Почему несогласные никак не предстанут для согласования
Конфликт власти с сетевым протестом похож на противостояние старых СМИ с блогосферой. И там, и там старый истеблишмент заявляет о безальтернативности себя.
Кто как не СМИ, говорят СМИ, может дать обществу картину того, что общество хочет знать о себе? Блогеры – это не альтернатива. Какая может быть основательность у толпы самозванцев? У них даже редакции нет.
Истеблишмент требует от распределенной сущности понятных свойств концентрированной структуры. Находит, что сеть ими не обладает (еще бы), и считает полученный результат доказательством своей безальтернативности. Но при этом почему-то тревожатся. Ведь что-то явно происходит.
Столкнулись два способа человеческой организации: институт как учреждение и сеть как среда. Жесткая структура и размытая распределенность. Кто более матери-истории ценен?
***
Италия имеет форму сапога, а учреждение – форму пирамиды. Сетевая среда никакой формы не имеет, но для наглядности ее представляют облаком. Вместо иерархии – сгустки авторитета в бульоне анархии.
Авторитет в облаке ситуативен, опирается не на регалии или статусы, а на компетенцию в конкретной теме. При этом центры значимости множественны и не отданы никому ни на 12 лет, ни на месяц. Это не значит, что лидеров нет, но каждый – дерзай.
При этом лидер все равно равен рядовому участнику. Любой Навальный, пока на него не повесили мигалку, находится на расстоянии клика от любой оценки любого блогера. Он подвержен почитанию в той же степени, что и поруганию. Немыслимая для учреждений фамильярность.
***
При такой текучести среда не может делегировать уполномоченных на встречу с учреждениями. Как только уполномоченные созревают или самоназначаются, их полномочия тут же ставятся под сомнения другой частью облака. Любые делегаты всегда нелегитимны, потому что мнение среды принципиально не делегируется.
«Вы нас даже не представляете» — это будет относиться и к самовыдвиженцам сети, если они возьмут на себя слишком много. Потому что сетевая среда, в отличие от учреждений, живет по принципу прямой демократии. Перманентный плебисцит по любому поводу.
Любой представитель представляет только себя. Не работают даже привычные механизмы принятия решений большинством. Консенсус если и вырабатывается, то его плотность не превышает плотности общественного мнения, потому что он оно и есть.
Вот почему учреждения со средой все никак не могут встретиться, причем не только в философском, но и в буквальном смысле.
***
Внутри плебисцита регалии безразличны. Дискуссия – не место для Грызлова. Не потому, что она его запрещает. Нет, он может тоже (да вот сможет ли?). Дискуссия отличается от Грызлова тем, что он ее запрещает, а она его – нет. Грызлов будет исключен из дискуссии вовсе не запретом, а конкуренцией. Среда заест.
Истеблишмент хочет получить комфортного оппонента, упакованного по институциональным правилам. Институтам для победного противостояния нужен кто-то подобный: оформленный, делегированный, санкционированный, дозированный. Но только без регалий и мощи аппарата. Тогда привычная победа обеспечена, и даже без Чурова.
Поэтому учреждения и требуют, чтобы сетевая среда редуцировала свое существование на понятный им уровень. Но среда peer-to-peer не способна выдвинуть уполномоченных, у нее нет ни начальников, ни ставленников, кроме все тех же самозванцев, только более активных.
***
Поскольку власть еще у учреждений, то сетевая среда, наполненная все же людьми, выращенными еще в институциональном мире, порой даже принимает эти требования. Создает какие-то организации, вроде Лиги избирателей, чтобы сформулировать программу и единое действие.
Если они пойдут по этому пути дальше, то сами институциализируются, родят собственную бюрократию и, с точки зрения эволюции – деградируют. После чего их сразу же и скушают, причем как сетевые соратники, так и институциональные «партнеры» по переговорам.
Учреждениям это может показаться отличным решением. Но они съедят лишь ненужную и уже отторгнутую часть сетевого организма. А сам сетевой протест при этом останется таким же, как и прежде. И даже еще более озлобленным, окончательно разуверившимся в диалоге со старым миром.
***
Авторитет в сетевой среде формируется контентом. Кто производит лучший контент – тот и молодец. Скорее всего, для аккумуляции мнений сетевой среды подходит не политический, а публицистический формат. Поэтому в авангарде оказались писатели, поэты, публицисты и журналисты. Не представители, а выразители: они никого не представляют, они что-то выражают.
Старая политическая оппозиция, обслуживающая протест, лишь таскает пианино — осуществляет техническое сопровождение. На большее и не может рассчитывать. А феномен Навального в том, что он сначала производитель востребованного контента, и уже потом (и через свою медийность) — политик.
Учреждения, если захотят общаться со средой всерьез, должны общаться не с делегатами, а с публицистами. В сети нет мандатов, есть только контент.
***
В институциональном мире человек конкурирует за ресурсы. За то, чтобы получать. Главное назначение учреждения – распределять ресурсы.
В сети все устроено ровно наоборот. Люди конкурируют за то, чтобы отдавать – отдавать время, знания и страсть по интересной теме. Такова природа поста, лайка и шэринга – основных сетевых действий.
Человек не просто отдает свое внимание и усердие, но и конкурирует в этом с другими людьми. Целью является отклик – нематериальный ресурс, и вообще не ресурс с точки зрения учреждений.
В этой системе ценностей учреждения оказываются вне игры – им нечего распределять. Отклик уже распределен, он есть сразу у всех, и каждый участник распоряжается своим откликом сам.
Это конкуренция за экологическую нишу, видовая вражда кроманьонца с неандартальцем. Исход предрешен, вопрос лишь в сроках, а также в сопутствующих стрессах и разрушениях.
***
Институты возникли в эпоху голода и были востребованы постольку, поскольку сохранялся дефицит чего-нибудь. Они опирались на недостаток ресурсов, распределение которых служило основой иерархии.
Соорганизация людей по типу сетевой среды возможна лишь тогда, когда необходимые для жизни ресурсы в достатке, еще лучше в – избытке. Поэтому в сетевом протесте против учреждений выступают именно обеспеченные. Тогда как необеспеченные и, следовательно, зависимые остаются клиентами учреждений.
В медиасфере избыток уже наступил – избыток информации. Поэтому учреждения медиа страдают от среды прежде всех других. Информация в условиях избытка утрачивает ценность, а распределявший ее раньше истеблишмент теряет власть и почву.
***
Важную роль в эволюционном скачке от учреждений к сетевой среде играют консьюмеризм и, особенно, – престижное потребление, то есть потребление «ненужного».
Престижное потребление – переходная форма от конкуренции за материальные ресурсы к конкуренции социальных статусов. Престижное потребление означает отрыв от насущных физиологических потребностей. Следом разрушаются культура дефицита и спрос на старые институциональные формы.
В свою очередь, престижное потребление быстро становится бессмысленным, так как возгонка количественного насыщения снижает качество удовольствия от получаемых благ.
Поэтому конкуренция престижного потребления обязательно переходит в конкуренцию альтруизма. Не статистически (то есть не в каждом случае), а эволюционно (то есть исторически). Конкуренция за «получать» превращается в конкуренцию за «отдавать».
Престижное потребление подготавливает этот переход, переводя ценности из сферы физиологического в сферу социального. Насытив животное, забываем о нем. И освобождаем человека.
***
Статусное потребление превращается в статусный шэринг. В сети лучше социализирован тот, кто отдал больше времени, ума и страсти.
Сбить с этой моды можно, лишь спустив актуальные ценности на уровень бытового дефицита. То есть снизив благосостояние.
И наоборот: чем выше уровень благосостояния, тем больше будет этих непонятных хипстеров и фрилансеров, манкирующих властью учреждений. А интернет создает техническую и самую простую возможность делиться, выкладывать, вкладываться. Кроме того, в интернете избыток вызревает гораздо быстрее, чем в материальном мире.
***
Учреждения завидуют вовлеченности и страстности сетей. Учреждения на такую вовлеченность рассчитывать не могут, поэтому пытаются ее покупать. Но купить можно время, реже — ум, и никогда – страсть. Неполная палитра вовлечения человеческой натуры делает продукт института заведомо слабее продукта сети.
Покупая у человека лишь время, но не умея мобилизовать ум и страсть, учреждения продвигают тех, кто готов в обмен на дефицитные блага отдавать часы и дни жизни. То есть усидчивых, то есть верных.
В конце концов, верность становится главным, а потом и единственным достоинством. Оборотной стороной стабильности оказывается негативный отбор, который, в конце концов, подрывает и саму стабильность. В старом мире талантливым и страстным оставалось или бунтовать, или возглавлять институты. История институтов – это история революций.
***
Чувствуя сетевой зуд истории, учреждения пытаются все же как-то мутировать — распространиться, расшириться, создать форматы вовлечения. Появляются «большие правительства», общественные палаты, правящие партии и народные фронты. Но он не становятся сетевыми структурами, а вырождаются в ведомства.
Их вырождение неизбежно. Сетевого вовлечения по разнарядке не добиться, а серьезных ресурсов они не распределяют. Для сети слишком скучно, для учреждения слишком чахло; для обеих натур – слишком фальшиво. Такие гибриды вообще не плодоносят. Продержатся ровно столько, сколько учреждения будут их подпитывать.
Кстати, уже завтра начнут выигрывать те медиа и политики, которые создадут сервисы по приему вкладов времени, ума и страсти от населения.
***
Институциональный человек считает, что сеть все равно создаст новые институциональные формы. Как же без них-то. Мы находимся в плену тысячелетнего мифа о том, что структура с жесткой иерархией является лучшим инструментом целесообразного длительного коллективного действия.
Между тем результативность спонтанных усилий сети уже очевидна. Но под вопросом их постоянство, длительность, регулярность.
Видимо, ответ дадут новые сетевые оргформы, вроде википедии и ушахиди (будут и другие), экономические механизмы, вроде донаторства, сетевого фондрайзинга и благодарственной оплаты. В обществе избытка экономика грантов заменяет экономику инвестиций. Что-то типа социалистического капитализма: от каждого — по способностям, каждому – по вовлеченности.
***
Регулярность может также поддерживаться ядерными энтузиастами, типа Доктора Лизы, Навального, или целыми командами, избравшими ту или иную тему для самореализации. Темы удерживаются лидерами, лидеры привносят постоянство.
Если тема важна, то в состязание за отклик вступают все. Массив вовлеченных столь огромен, что охват сопоставим с размерами активной части общества. Включая лучших специалистов и энтузиастов, результативных и длительных. При равенстве возможностей как раз они и оказываются во главе спонтанности, организуя ее. Действует позитивный отбор. Поэтому ядерные энтузиасты и команды всегда находятся.
При достаточном развитии интерфейсов массового взаимодействия и накоплении опыта сетевая среда получит необходимую регулярность спонтанных усилий и по длительности действия сможет конкурировать с учреждениями. А по эффективности она уже иногда их превосходит.
***
Исторически у учреждений остается один спасительный аргумент – демографические пропорции. Желающих получать гораздо больше, чем желающих отдавать. В этом заслуга как институциональной политики вообще, так и конкретных политических режимов.
Не зря охранители так упорно напоминают о том, какой малый процент составляет новая активная публика. Ее характеристики (образование, потребление, амбиции, оцифрованность, доход и т.п.) приводятся как негативные и высмеиваются.
Деградационный, по своей сути, демографический критерий воздымается учреждениями на хоругви, добавляя еще один негативный фильтр отбора в и без того искореженную ради удержания прошлого общественную мораль.
В этом тоже есть сходство с миром медиа: в дискуссиях о будущем медиа цифровая отсталость часто приводится как ключевой аргумент для доказательства востребованности старых СМИ.
А в политике упор на отсталость и негативные фильтры ведет к стравливанию эпох и страт. По сути, стратегия учреждений сейчас – это стратегия отсрочек на почве конфронтации.
***
Можно было бы призвать сетевую среду противопоставить культуре конфронтации культуру компромисса. Но сетевая среда к призывам глуха и к управляемому действию неспособна. А сама она идею компромисса в достаточном массиве не выработает, потому что сеть наполняют такие же граждане, воспитанные все в той же культуре конфронтации.
Поэтому, как ни странно, достижение компромисса и хоть какой-то сглаженности перехода зависит не от сетевой среды, а от учреждений. Мы находимся в начале переходной фазы, поэтому основная действенность сетевой среды все еще производится учреждениями, в страхе реагирующими на сеть.
Пока сетевая среда не достигла демографического, морального и социального доминирования, у нее есть лишь запросы и вопросы. Ответы – все равно у учреждений. Учреждения-то управляемы, подчинены единой воле. Они могли бы получше изучить сеть (которая неизбежно будет разрастаться) и выработать переходные формы конвергенции, если она возможна.
Вопрос лишь в качестве и мотивах воли, контролирующей старый институциональный мир. Если ее устраивает отсрочка, а не подстройка, то решающие перемены будут позже, но громче.
Андрей Мирошниченко
февраль, 2012
Оригинал статьи на портале OpenSpace
