Как мы должны относиться к влиянию интернета на нашу жизнь? Понимать или сопротивляться? Эти два режима плохо сочетаются, потому что, на самом деле, противостоят друг другу. Доклад Андрея Мирошниченко на научно-практической конференция МГГУ им. Шолохова «Медиапространство и медиаповедение: образовательная и экологическая парадигмы» 17 мая 2013 года.
Как мы должны относиться к влиянию интернета на нашу жизнь? Понимать или сопротивляться? Эти два режима плохо сочетаются, потому что, на самом деле, противостоят друг другу.
Понимание приводит к осознанию неизбежности и к смирению. К тому же понимающий оказывается очарован величием происходящего. Защищая свои взгляды, он часто становится апологетом не только своей концепции, но и самих процессов, лежащих в ее основе. Так что понимание не очень-то ведет к сопротивлению.
Сопротивление, в свою очередь, ослеплено неприятием. Тот, кто намерен сопротивляться, настроен против нового по определению. Поэтому детали нового находятся для него в слепой зоне. В результате он сопротивляется либо не тому, либо просто всему, имеющему признаки Иного, что может быть даже опасной стратегией как для него, так и для окружающих.
Дилемма «понимание — сопротивление» известна исследователям социальных процессов давно. Наиболее ярко ее выразил Маркс в заочном споре с Гегелем: другие философы лишь различным образом объясняли мир, наша же задача заключается в том, чтобы его изменить. История показывает, что подобная установка ведет к социальному экстремизму.
В общем, если применить аргумент-пари Паскаля и делать ставки, то ставить лучше на понимание, а не на сопротивление. Потому что понимание как минимум безвредно, а как максимум доставляет удовольствие, тогда как сопротивление либо ничего не изменит, либо нанесет вред. Впрочем, конечный выбор все равно сообразен темпераменту человека.
Таковы мои исходные посылки для рассуждений о том, надо ли защищать человека от интернета.
***
Я бы сравнил перемещение современного человека в цифровой мир с первыми веками древнего человека в мире физическом. И там, и там речь идет об обустройстве человека в неизведанной среде.
Например, современные облачные технологии предлагают нам персональное хранилище для всех наших цифровых пожитков и самого нашего профайла. Это своеобразный аналог физического жилища. Облачные лэндлорды, или клаудлорды, даже конкурируют между собой, чтобы заманить нас в свои виртуальные кондоминиумы. Соответственно, их конкуренция работает как позитивный стимул: наши цифровые жилища в облаках будут становиться все лучше и лучше. Они будут все менее затратными для входа и – все более затратными для выхода.
Еще более очевиден аналог заселения новой среды, если мы проанализируем наше нарастающее присутствие в социальных сетях. В социальных сетях мы представлены своими альтернативными личностями. Моя цифровая личность в Фэйсбуке пока еще нуждается во мне, как операторе; без меня она почти нежизнеспособна. Но владельцы сетей, или теперь уже нетлорды, делают все, чтобы наша виртуальная личность получалась более вкусной, привлекательной, разнообразной и отдельной, автономной от нас. Ведь для репрезентации в сети мы представляем желаемую, улучшенную версию себя. То есть там появляется некое новое существо, производное от нашей личности.
Кроме того, многие функции личности уже автоматизированы средствами малой механизации, типа кнопки like. Контент мы тоже таскаем туда-сюда не вручную. Он, как и наши эмоциональные реакции, часто расшаривается автоматически. Используя аналогию с древним человеком, можно говорить о появлении у цифрового «прачеловека» первых инструментов — типа палки-копалки или каменного топора. Они некогда тоже расширили физический функционал человека, как это теперь делают кнопки like или share с нашим коммуникативным потенциалом.
В общем, расширение, вынос функций личности за пределы оперируемого профайла уже идет. Пока что это коммуникативные протезы, потом будут коммуникативные экзоскелеты, потом, по логике, может произойти полное замещение личности проактивным, действующим вместо нас профайлом.
Должны появиться алгоритмы, которые обучатся быть нами, скопируют наши манеры, привычки, причем в желаемом формате репрезентации, и станут жить в соцсетях. Сначала во время нашего отсутствия, а потом и вместо нас. Это удобно: пошел спать или на работу, а алгоритм твоей личности продолжает там чем-то заниматься. Потом зашел и смотришь, с кем твой кадавр ссорился, дружил или кокетничал. Уже сейчас есть немало подобных разработок – различные инфы, кубуклы и все такое.
***
Кстати, рекламная кубукла, симулирующая «человеческое» общение бренда с потребителем-человеком, рождает интересную задачу: что будет, когда кубукла наткнется на другую кубуклу? Ведь ей предстоит оказаться с другой стороны теста Тьюринга и выявить, кто на другом конце коммуникации: человек или кадавр. Потому что надо будет решить, продавать ему что-то или нет. Будет ли она просить заполнить капчу? Кубукла, испытывающая собеседника тестом на человечность, – это пост-модернизм третьего уровня.
Следующий шаг: а почему кубукла должна продавать что-то именно человеку, а не другой кубукле? Если встречная кубукла достаточно хороша, чтобы заменять «хозяина», то можно и ей что-то продать.
Если кадавры нацелены на замещение человека и их будут постоянно улучшать, то рано или поздно они человека таки заменят. В этой логике: рано или поздно кадавры должны организовать свое общество. Они станут самодостаточны — ведь в этом и заключается цель их разработчиков. И тогда потребность в человеческом общении станет для них не такой уж насущной. Разве что для удовольствия или из религиозных побуждений.
Автономизация наших цифровых питомцев, сепаратизм тамагочи – тоже вероятная разновидность бунта машин.
Заглядывая за эти горизонты: как и чему тут сопротивляться? Любые детали будущего, которые нам не нравятся, оказываются ничтожной и незаметной морщинкой на штормящей поверхности океана будущего, стоит только чуть выше подняться над горизонтом. Что ни выбери в качестве объекта для сопротивления, это окажется мелочью, которая и сама будет смыта последующим будущим.
***
В цифровом пространстве для нас есть личное жилище, есть городская площадь — агора, есть магазины. Наш виртуальный кадавр становится все лучше, все «настоящей». Но мы пока еще находимся в пещерном веке с точки зрения заселения сети.
В физическом мире человек настолько могущественен, что задача экологии сейчас – защищать окружающую среду от воздействия людей. Но в первые века и тысячелетия человечества, несомненно, сам человек нуждался в защите от окружающей среды. Так же и в «первые века» заселения сети: среда угрожает человеку больше, чем человек – среде, потому что в этом новом мире мы еще неопытны и беззащитны.
В этом месте появляется идея управления цифровыми рисками, то есть идея регулирования интернета.
***
У раннего человека не было возможности регулировать природу законами о защите от порнографии. Поэтому все окружающие опасности обрушивались на человека и чинили свое зло. Однако с точки зрения эволюции, забота о безопасности особи нелепа, потому что выживает вид, а не особь. Больше того, именно отбраковка особей является залогом адаптации и выживания вида.
В этом смысле, если апеллировать к естественно-природному восприятию отношений человека и среды, то надо признать, что отбраковка – нормальный процесс, который и приведет к адаптации человека (или некоего следующего вида) в цифровом пространстве.
Однако такая установка противоречит гуманистическим идеалам позднего человека, согласно которым каждая личность имеет ценность. Здесь проявляется довольно интересное противоречие. Гуманизм отрицает идеи выбраковки и социального дарвинизма, теперь уже применительно к цифровой среде. Вроде бы надо бороться за безопасность каждого человека, ограждать от вредных влияний среды, пытаться устраивать саму эту среду наилучшим образом. Но этот путь ведет к тоталитаризму, потому что для регулирования среды кто-то должен узурпировать представление о том, какие свойства среды полезны, какие нет. Причем узурпируют суждение об угрозах нового мира те люди, которые очевидно являются адептами старого мира. Понимание их не интересует, а сопротивление логично превращается в мракобесие.
Защита личности при таком подходе превращается в насилие над личностью. Дело даже не в девиациях, которыми обрастает регулирование интернета в конкретных политических режимах. Сама идея регулирования среды – это идея применения критериев вреда и пользы. Но среда ведь не имеет критериев, это свойство человеческого к ней отношения. Тут мы возвращаемся к дихотомии понимания и сопротивления. Образуется ловушка: сопротивления без понимания. Вот в это и превращается регулирование интернета; еще даже до того, как политики приватизируют эту тему ради сохранения своей власти.
***
С другой стороны идее регулирования противостоит идея саморегулирования. Саморегулирование, однако, не требует от нас каких-то действий, на то оно и саморегулирование. Механизмы саморегулирования, однако, постижимы пониманием. И понимание показывает, что среда сама по себе имеет встроенные фильтры, которые все-таки делают новую экосистему пригодной для выживания.
Да, интернет – большая свалка. Но в реальности свалку никто не потребляет, иначе мы просто умерли бы от истощения. Свалка является таковой по способу складирования: публикуй, что хочешь, никаких фильтров нет. Но на стадии потребления информация оказывается упорядоченной. Естественным образом возникают три вида фильтров, которые поддерживают нашу интернет-гигиену на довольно высоком уровне. Иначе и не было бы никакого интернета, никто бы им не пользовался.
Первый фильтр – закладки нашего браузера и подбор друзей во френдленту. Мы ставим такие закладки и выбираем таких корреспондентов, которые проверены опытом личного взаимодействия. Не всегда они так уж хороши и безопасны, но это все-таки довольно серьезный отбор, на порядки снижающий энтропию, сужающий выдачу и повышающий релевантность. Для каждого из нас закладки браузера и настройка френдленты просто физически отсекают 99 и 9 в периоде процентов интернет-контента, точнее, интернет-хлама.
Второй эшелон фильтрации, более тонкий – вирусный редактор. Сеть наших корреспондентов отбирает ту информации и изменяет ее в ходе передачи таким образом, как это релевантно для круга наших корреспондентов. Это важнейший социальный фильтр контента, где коллективная редактура в ходе вирусного распространения не просто отбирает и доставляет информацию, но и создает социальную гравитацию в масштабах сообществ или всего общества. То есть тут достигаются оба типа релевантности – и персональная, и групповая.
Третий фильтр – машинный. Это алгоритмы релевантности, которые используются, например, в Facebook и Google. Пока еще алгоритмы релевантности в начале своего развития, но они идут по нему семимильными шагами. Их цель – отобрать для нас ту информацию, которая нам наиболее подходит. По мнению робота. Алгоритмы релевантности следят за тем, что мы лайкали, куда заходили, чем интересовались – и потом предлагают нам такую выдачу, которая опирается на наши предыдущие предпочтения. Это очень удобно. Робот существенно сужает поле выдачи, исходя из наших персональных предпочтений, выраженных ранее.
***
Машинный фильтр, в отличие от человеческого личного (закладки и френдлента) и человеческого группового (вирусный редактор), вызывает у исследователей некоторые опасения. Проблема в том, что благодаря алгоритмам релевантности наши будущие интересы оказываются в тюрьме наших прошлых предпочтений. Снижается вероятность случайных узнаваний и открытий. Кроме того, влияние робота на персональную выдачу становится все лучше, а значит, все незаметнее. Пока что человек еще способен определить, что робот вмешивается в формирование ленты. Почему в Фэйсбуке мне не показывают Василия Пупкина?! Почему это алгоритм решил, что Василий Пупкин мне неинтересен? Да, я его не лайкал, ведь Пупкин мыслит не так, как я, мне не с руки его лайкать. Но меня возмущает, что робот решает за меня.
Очевидно, нас ждет война между вирусным редактором и алгоритмами релевантности. Если следовать логике развития удобств, то алгоритмы победят, человек сдастся. Но к этому моменту человек уже должен будет переселиться в сеть, и релевантность станет чем-то вроде шестого чувства — чувственным навыком новой цифровой личности. Алгоритмы релевантности станут социальными железами этого нового существа, вырабатывающими гормон релевантности.
***
Так или иначе, в цифровой среде объективно и самопроизвольно вызревают и развиваются три эшелона фильтров. Но тут возникает новая угроза. Фильтрация все меньше зависит от человека, и все больше зависит от алгоритмов. Мэйджоры сетевого мира создают удобства, ориентированные на лень. Успешно то, что требует меньше усилий для входа. Эргономика, дизайн, релевантность – все главные магические заклинания нацелены на снижение порога входа. И он будет все ниже.
Принцип Метклафа гласит, что полезность сети растет с ростом ее использования. Чем больше участников, чем больше они тратят времени на создание совместного пространства, тем полезнее пространство для каждого из них. Но принцип Метклафа имеет и оборотную сторону, на которую указывал, в частности, Элай Паризер в своей книге The Filter Bubble. Польза сетевого эффекта порабощает пользователя. Механизм примерно следующий. Чем проще войти, тем сложнее не войти. Чем чаще входишь, тем больше вкладываешь. Чем больше вкладываешь, тем труднее отказаться от использования уже обжитого тобой пространства. Ты попадаешь в зависимость от сложенных туда «вещей» и настроенных там связей. Переезд в другое место оказывается очень травматичен или даже невозможен.
В общем, чем ниже цена входа, тем выше цена выхода. В скором будущем даже простое неучастие в сети будет более затратным, чем участие. Человек будущего не сможет не пользоваться удобствами сети. А удобства эти будут создаваться машинами.
Новая угроза связана с разногласиями, которые возникнут между роботом и человеком по поводу интерпретации первого закона Азимова. Этот закон гласит, что робот не может причинить вреда или допустить причинение вреда человеку. Но когда робот станет достаточно умным, он легко поймет, что человек, вообще-то, часто сам себе причиняет вред. Например, человек тупо убивает время жизни, просматривая огромные объемы нерелевантной информации. Так надо же дать ему релевантную!
Алгоритмы релевантности уже фактически трактуют первый закон робототехники как необходимость нянчить человека — существо неразумное и самовредительное. Лента Фэйсбука подстраивает выдачу под наши потребности, но определяет наши потребности сама. Мало кто оценивает ее алгоритм как удобство (а это безусловное удобство), но многие видят в нем посягательство на свои права. В конце этого пути, безусловно, находится бунт машин из кинофильма «Я, робот», в котором позитронный мозг решил, что людям ради их блага необходима опека и перепрограммировал каждого домашнего робота-помощника в робота-надзирателя. Исключительно для заботы о человеке. (Фильм снят, кстати, по мотивам произведений Азимова, который и сам понимал парадокс своего первого закона).
Оказывая человеку услугу релевантности, алгоритмы постепенно отнимают у человека монополию на представление о том, что полезно. В этом смысле перехват власти машинами уже начался. Алгоритм релевантности уже превращается из помощника в надзирателя. Дальше на этом пути должно произойти вот что: уже не виртуальная личность будет питомцем человека, а совсем наоборот, человек станет домашним любимцем компьютерного существа. Создание начинает заботиться о создателе. Но на свой манер, который нам, по нашей гордыне, не понравится.
***
Так что не только регулирующие органы старого мира, но и сама сеть намерена устраивать наше сетевое счастье железной рукой. И сеть, в отличие от регулирующих органов, окажется более успешной.
Я не вижу, как тут можно было бы эффективно сопротивляться логике сетевого развития, кроме отказа от сетевого развития. Но и отказ невозможен. Любое сопротивление, любые попытки поставить барьеры, если они будут хоть немного успешны, будут лишь накапливать потенциал отставания, ведущий к взрыву в той или иной форме. Частный человек еще может выдернуть штепсель и уехать в пампасы (хотя таких единицы), но общество в целом – нет.
***
Отдельной проблемой сетевой экологии является проблема лжи и манипулирования. Рациональным размышлением эта проблема легко снимается. Ведь если сравнить мир до интернета, где информация транслировалась из немногих закрытых источников, и сетевой мир, где информация сочится отовсюду, то старая система, безусловно, приспособлена для лжи и манипуляций куда лучше. Как можно был опровергнуть ложь газеты «Правда», если других источников нет? Теперь они появились.
Так что лживость интернета – это миф. При аккуратном рассмотрении выясняется, что любой пример лжи в интернете является, на самом деле, примером разоблачения этой лжи. Ведь тот, кто пугает ложью, откуда-то узнал, что это ложь. Просто он считает себя единственным, кто способен ложь распознать, а другим в такой способности отказывает.
Если ложь значима, то она распространяется вирусным редактором до тех пор, пока не найдет свидетелей и экспертов, способных ее разоблачить. Если ложь не значима, то она не разоблачается, но и не распространяется.
Да, есть некий зазор между действием лжи и действием опровержения – опровержение может не дойти до всех тех, до кого дошла ложь. Но все же до тех, кому релевантно, дойдет – вирусный редактор доставит. И, опять же, с чем сравнивать? В прежней системе, трансляционной, опровержения и вовсе не возникали.
Тем не менее, даже если миф о лживости интернета разбивается анализом, самому мифу это никак не мешает. Он живет и влияет на восприятие сети широкими массами, и это надо учитывать. Люди все больше раздражены информацией в интернете. В качестве ответной реакции они беспрестанно говорят, что некие санкционированные источники (типа СМИ) облечены более высоким статусом и доверием, поэтому им только и стоит верить. На практике все совсем не так: в реальности современный человек потребляет информацию именно из сети и именно ею руководствуется. Но предпочитает декларировать ее недостойное качество, тоскуя по неким авторитетным, санкционированным источникам, которыми, на самом деле, уже не пользуется.
Эта защитная реакция – феномен психологический. Он связан с природой человека, а не с природой сетевой информации. Но он становится хорошим контекстом для политических манипуляций, так как институтам старого мира необходимо дискредитировать сеть, ибо она покусилась на их трансляционную монополию. Речь даже не о наших политических баталиях, а о глобальном противостоянии институтов и сети: подобная ситуация наблюдается повсюду.
***
Логически необоснованное, но психологически действенное, раздражение от сети становится заметным явлением не только цифровой экосистемы, но и социальной жизни. Политики используют это раздражение для внедрения драконовских законов и средневековых норм, захватывая уже не только сетевую, но и более широкую общественно-политическую проблематику.
Как ни парадоксально, но под этим углом зрения уже и сама сеть нуждается в экологической защите. Но нет у нее адвокатов. Технари заняты стартапами. Гуманитарии недолюбливают сеть, она для них все больше символизирует охлос. Между тем политическое использование сетевого раздражения снова ведет к накоплению взрывоопасного потенциала отставания, да и просто к дремучести.
Старый институциональный мир подхватывает и пестует этот — относительно новый — алармистский оттенок отношения широких масс к интернету. Десять лет назад интернет воспринимался и пользователями, и посторонними, как полезная возможность, дарованная прогрессом. Теперь, все больше – как угроза. Причем представление о моральной неблагонадежности распространяется не на конкретный контент, а на интернет в целом.
В краткосрочной перспективе это очень выгодный для политиков старого институционального мира разворот общественных настроений. Долгосрочно он чреват коллективной шизофренией (все равно ведь все больше людей пользуется сетью) и новым сортом стресса: человек активно дезавуирует новое пространство своей социализации. И одновременно все больше погружается в то, что не считает достойным. Это не очень хорошо для психики.
***
Возвращаясь в дилемме «понимание-сопротивление». Каков, вообще, возможный диапазон отношений и действий? Возможно ли действие, основанное на понимании?
Да, есть действие, прямо нацеленное на понимание. Это обучение, образование. Заселение человеком мира физического сопровождалось, или, точнее, обеспечивалось накоплением навыков и знаний. Точно так и на заре компьютерной эры компьютерная грамотность была важным предметом обучения. Но дело ограничилось техническими навыками пользователя. Между тем умение пользоваться сетью становится не просто инструментальным навыком, а аспектом социализации или даже политической жизни. Одна из книг Дугласа Рашкоффа называется «Программируй или будь программируемым». Компьютерная грамотность превращается в медиа-грамотность, в умение пользоваться уже не инструментом, а средой.
Дефицит такого образования остро ощущается, и общественная атмосфера у нас, прямо скажем, не способствует его ликвидации. Запрет «неправильного» возобладал над обучением «правильному», что стало результатом политизации темы. Причем политизации с довольно короткими горизонтами, так как в долгосрочной перспективе запрет означает накопление взрывоопасного зазора между убеждениями и практикой. Общество, которое все более агрессивно не верит в благонадежность сети, но технически в сеть все равно переселяется, обречено на стресс. Для объяснения стресса неизбежно использует образ врага. Последующие поиски врага приводят к борьбе с собственными тенями, отбрасываемыми на стены пещеры в ритуальных плясках: чем экстатичнее пляски, тем более угрожающе двигаются тени. Такая борьба с врагом разрушает общество сильнее, чем сам враг, если бы он и был.
***
Образование может помирить такие противоположности, как понимание и сопротивление. Есть же сейчас какое-то ОБЖ в школах. И хотя «основы безопасности жизнедеятельности» уже по названию выглядят скорее агрессивно, чем адаптационно, потому что нацелены на нечто чрезвычайное, на какие-то ЧП, но идея взаимодействия человека и среды в принципе хороша.
«Экология цифровой среды», или «Экология интернета» – как-то так могла бы называться эта образовательная дисциплина. Можно много рассуждать о ее наполнении. Есть немало очевидных технических, социологических и психологических предметов, но я хотел бы особо остановиться на трех неочевидных и методологических аспектах.
Прежде всего, как ни странно, необходимо подумать о защите детства. Интернет становится средой социализации. Старшие поколения социализировались в интернете уже во взрослом возрасте, имея офлайновые навыки. Нынешним детям сложнее. Они безо всякого опыта социализации попадают в новый мир, где опыт взрослых им не подмога и не защита, потому что там еще нет механизма передачи поколенческих навыков.
Больше того, родители не понимают этого нового детского состояния. Кажется, что ребенок — вот он, сидит с планшетом или компьютером, дома, под защитой. А он не здесь, он в другом мире, и он там один. Безусловно, ограничения необходимы, даже из соображений гигиены, чтобы дети не сидели перед монитором часами. Но проблема ограничений в том, что они перестают работать, как только источник ограничений ослабевает. И тогда тот, кто был огражден ограничениями, идет вразнос. Выпущенные вдруг на волю из под надзора всегда наломают дров больше, потому что внутренних ограничений-то нет; примерно об этом говорил Достоевский: если Бога нет, то все можно.
Поэтому нужны методики воспитания внутренних ограничений. Начиная с банального «не бери конфету у чужого дяди», «не переходи улицу на красный свет» и т.п. Какие-то такие поучения, применимые именно для цифровой среды. Ну, например: как оградить детей от мошеннических эсэмэсок, которые чаще всего предназначены как раз самым доверчивым – детям. Какие здесь необходимы правильные поучения и педагогические приемы? Нет их, не наработали еще. Думаю, был бы очень полезен веб-ресурс, собирающий приемы и кейсы для родителей. Технические программы родительского контроля уже есть, а вот педагогики в этой сфере еще нет.
***
Второй методологический принцип экологического образования в цифровом обществе связан с новым осознанием исторического времени. Многие общественные проблемы происходят от того, что люди не понимают фактора сжатия времени.
Когда эпоха была длиннее жизни поколения, то человек успевал адаптироваться. Это была всего лишь проблема отцов и детей, она известна и в стабильные периоды. Конфликт отцов и детей давал полезный продукт во время перемен – он помогал обществу в целом перестроиться на новые рельсы.
Сейчас эпоха стала короче жизни поколения. Если раньше новое и старое делилось на «отцов и детей», то теперь и то, и другое втискивается в жизнь одного человека, причем уже по нескольку раз. В одном поколении уже умещаются несколько технологических эпох.
Мы же по старинке экстраполируем вперед наше старое представление о медленном историческом времени. Цифровая революция воспринимается примерно так же, как индустриальная: общество перестроится, освоит компьютеры, как некогда механизмы, и жизнь потечет в новом русле.
Но так уже не будет. Изменения столь часты, что пауз между ними нет. Отдельные взрывы, ранее достаточно редкие, теперь слились в рев реактивного двигателя. Впереди не новая эпоха, впереди постоянный рев, постоянная смена эпох, все ускоряющаяся.
Причем человечество растянется в этой череде ускорений. Передовые отряды уже через десять лет будут улучшать организм веществами и гаджетами. А их самый-самый продвинутый авангард через 20 лет скопирует себя в сеть целиком. Тогда как остальной шлейф человечества распределится и застынет во все прошедших эпохах: цифровой, индустриальной, аграрной. А есть и будут еще племена, которые занимаются охотой и собирательством. С калашниковым и мобильником, но все равно в племенном обществе.
Эффект темпоральной кометы с передовым маленьким ядром и рассеивающимся отстающим шлейфом стирает наш опыт отношения к историческому времени, основанный на идее эпох. Рэй Курцвейл значительную часть своей книги «Сингулярность уже рядом» посвящает разъяснению этого феномена экспоненциального ускорения исторического времени и показывает, к каким ошибкам приводит «линейное» понимание будущего и даже уже настоящего. В свою очередь, «экспоненциальное» восприятие исторического времени чрезвычайно трудно для осознания, ну нет у нас такого опыта.
Смена темпоральной парадигмы происходит прямо сейчас, потому что именно сейчас эпоха впервые уместилась в размер поколения. Я часто сталкиваюсь с этой линейной темпоральностью при обсуждении будущего газет. Многие даже хорошо образованные люди ждут следующих серьезных технологических перемен через сто или пятьсот лет. Но уже на горизонте трех-четырех лет, видно, как они неправы. Не мне видно – им самим видно: я наблюдаю, как изменились настроения многих оппонентов. Видно, как ломается их старое восприятие исторического времени, грубо, зримо, на их собственном профессиональном материале. Ломается через стресс, агрессию, депрессию или, все чаще, через апатию.
Это довольно сложная тема, в нашей литературе я вообще не встречал материала, который мог бы помочь с простым и ясным ее донесением. Несмотря на ее «теоретичность», она имеет большое прикладное значение: политическое, экономическое, предметно-профессиональное и даже психотерапевтическое. Цифровое экологическое образование без понимания этого темпорального сдвига просто невозможно, потому что всегда будет отставать от перемен.
***
Третий методологический аспект цифрового образования связан уже непосредственно с понятием медиа-грамотности. Грамотность всегда была политическим и культурным фактором, а теперь медиа-грамотность еще и выполняет функцию тайм-менеджмента, или даже личной гигиены.
Причем концепция медиа-грамотности работает и на вход, и на выход контента. Ведь идею “The Daily Me”, выдвинутую Николасом Негропонте еще в середине 90-х, теперь надо понимать двояко. С одной стороны, каждый пользователь сети становится сам себе редактором, формирующим свое медиа-потребление с помощью тех самых трех фильтров: закладки, вирусный редактор, алгоритмы релевантности. Правильная настройка фильтров (или хотя бы их понимание) обеспечивают гигиену потребления контента и успешную социализацию.
В то же время каждый человек становится сам себе еще и выпускающим редактором. Освобожденное авторство дарует возможности, но и риски. Выпускаемый вовне личный контент влияет на последующую гигиену отношений, да и просто на информационную безопасность человека. В общем, надо понимать, что, куда, как и когда сообщаешь.
Здесь инструментарий достаточно очевиден, он услужливо наработан журналистикой за 400 лет медийной активности. Редакторские и авторские приемы уже стихийно перенимаются рядовыми пользователями сети. Ровно в эту секунду десятки или сотни людей на планете раздумывают над заголовком, подписью к фотографии, редактируют собственную запись в социальных сетях, решают, какому источнику доверять. Никогда раньше обычные люди этим не занимались.
Как и чему учить, тут понятно. Этот новый навык медийности становится важным фактором успешной социализации, причем независимо от профессиональной и социальной принадлежности человека.
Раннее обучение детей, темпоральная адаптация, медиа-грамотность – вот, вероятно, три кита, на которых могло бы строиться цифровое экологическое образование. Вряд ли, конечно, этому вопросу сейчас найдется место в нашей общественной повестке, другие заботы. Ну что ж, если сопротивление и тут бессмысленно, то хотя бы понимание не помешает.
Андрей Мирошниченко
Материал был опубликован в 4 колонках на Slon.ru в июне 2013 года
В интернете не будет места человеку?
Быть или не быть? А пусть робот решает!
Интернет не врет, но все равно бесит
Как не повредиться умом в интернете?
