О новых форматах передачи информации, о будущем письменности и интернета, в эфире программы Сергея Медведева «Археология» на радио «Столица FM» рассказал медиафутурист координатор российской Ассоциации футурологов Андрей Мирошниченко.
МЕДВЕДЕВ: Добрый вечер. Программа «Археология», в студии Сергей Медведев.
И поговорим мы сегодня о таком тренде, о каком уже не раз ставился вопрос в нашей программе. Мы живем в визуальном мире. Мир ускоряется, количество информации растет, восприятие информации меняется. У нас уже нет времени читать большие тексты. Где-то мне доводилось читать, по-моему, это был манифест поколения визуалов, когда запускался проект «Weekend OpenSpace», там было сказано буквально следующее, что «Война и мир» уцелеет, даже если она будет пересказана не в твите, а в демотиваторе. Мы начинаем воспринимать информацию, прежде всего, визуально, глазами, не прочитывая слова.
И вот об этом, о тренде визуализации, о том, что такое инфографика, о том, как будет строиться вообще восприятие информации в будущем, мы решили поговорить с нашим частым гостем, медиа-аналитиком Андреем Мирошниченко. Добрый вечер. Читать дальше…
МИРОШНИЧЕНКО: Добрый день.
МЕДВЕДЕВ: В свое время, я помню, мы здесь делали эфир, на телевидении с вами говорили, вы тогда очень прославились книгой «Конец газет».
МИРОШНИЧЕНКО: «Когда умрут газеты».
МЕДВЕДЕВ: Да, да. «Когда умрут газеты». Теперь вы one step to the future, пошли дальше. Теперь вы говорите, что умрут не газеты, а вообще умрет письменность.
МИРОШНИЧЕНКО: Когда мы хотим помыслить себе будущее состояние чего-нибудь, надо понять, каковы горизонты, за которые мы хотим заглянуть. В конце концов, и Солнце не вечное, это вопрос о сроках, на самом деле. Действительно, то, что происходит с нашей цивилизацией благодаря Интернету, имеет далеко идущие последствия, и вопрос о газетах – это не вопрос о бумаге. С бумагой все более-менее согласились, что бумага, наверное, перестанет быть основным носителем, она уже, в общем-то, перестала. Речь идет о том, что меняется вообще формат упаковки информации, формат подачи информации и отношение к информации вообще или, как говорят медиа-аналитики, к контенту. Контент перестает быть ценностью, ценностью оказывается внимание человека, потраченное на что-нибудь.
МЕДВЕДЕВ: Значит, контент перестает быть ценностью, главное – в какой упаковке, в какой форме это было подано.
МИРОШНИЧЕНКО: Главное – как заполучить человека, как заполучить его внимание. Ценностью является человеческая личность, вообще-то говоря. Контент – это некоторая третья производная. Такое священное наше отношение к контенту возникло благодаря 5000 лет письменности.
МЕДВЕДЕВ: Письменной культуры.
МИРОШНИЧЕНКО: Да. Потому что те, кто умел писать – это шаманы. Во многих архаичных культурах тех, кто не по чину выучился писать и читать, убивали, потому что это священное знание. До сих пор в нашей, в отечественной культуре… Безграмотность ликвидировали 80 лет назад, у нас до сих пор отношение к человеку, который умеет написать, как к какому-то особому умению…
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: …Чего, кстати, нет, например, в американской культуре, там больше ценится ораторское мастерство, чем письменное, а у нас ораторы не очень высоко ценятся, наоборот. Вот это отношение к тому, что написанное не вырубишь топором и так далее – оно принадлежность вот этой письменной культуры. До этого были и другие способы потребления информации. Аудиовизуальное потребление, как Маклюэн говорил.
МЕДВЕДЕВ: Контент все-таки раньше существовал тоже, скажем, в наскальной живописи был какой-то контент, кто-то лучше изображал этого мамонта или сцену охоты, кто-то хуже.
МИРОШНИЧЕНКО: Надо понимать, что контент – некоторый посредник, некоторый материал для выражения эмоций, знаний, информации и так далее, а, например, письменность или рисунок – это еще материал материала. Давайте рассмотрим такую вещь. Часто сетуют люди: «Мы не помним телефонные номера». Действительно, сколько телефонных номеров помнит современный человек, да?
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: Один-два. Вот я помню один номер родителей, потому что он был в доцифровую эпоху, и он с тех пор не поменялся.
МЕДВЕДЕВ: Да, да.
МИРОШНИЧЕНКО: Современный человек не помнит телефонные номера, и часто сетуют: «Мы деградируем, наша память стала беспомощной, мы не можем запомнить». Но что нам нужно: помнить много телефонных номеров или легко связаться с людьми, за которыми закреплены эти телефонные номера? Наша возможность связаться с людьми улучшилась.
Наша способность запоминать номера, очевидно, ухудшилась, потому что эта функция вынесена теперь на внешние устройства в телефонную книгу. Мы можем сказать, что некий такой глобальный процесс – способности, технические возможности человека – выносятся на внешние носители, очищается нечто существенное, нечто сущностное. Скорее всего, нечто сущностное – оборот информации, какие-то операции с информацией. Будет ли это подано текстом, картинками, либо наведено эмоциями впрямую, к чему мы тоже приходим (когнитивный интерфейс, который передает значение напрямую к нейронам мозга, грубо говоря) – это уже вопрос технологий.
МЕДВЕДЕВ: Первично – передать некий образ человека, некую эмоцию, и не важно, передадим мы это некой линейной записью, цифрами или другим каким-то способом.
МИРОШНИЧЕНКО: Я бы не хотел выглядеть апологетом, провозвестником этих перемен, я по поводу наступающего и уходящего очень переживаю. Я человек газетной эпохи, я помню, что надо стоять в киоске за газетой или спускаться к почтовому ящику вовремя, когда принесли. Очень люблю газеты.
МЕДВЕДЕВ: Или, помните, еще на стендах были газеты.
МИРОШНИЧЕНКО: Да-да-да.
МЕДВЕДЕВ: Особенно во времена Перестройки около «Московских новостей» целый клуб собирался, люди стояли, десятки людей, обсуждали, вглядывались.
МИРОШНИЧЕНКО: Надо понимать, что уходит, что может прийти взамен, какие мы при этом приобретаем выгоды, какие несем потери.
МЕДВЕДЕВ: Какие несем потери? Смотрите, если уходит вот эта письменная культура. Ведь некоторые вещи не записываются, не только эмоции выражаются, я думаю. А как быть с философией, вообще с абстрактным мышлением? «Феноменология духа» Гегеля. Никаким демотиватором, никакой инфографикой ее не запишешь – это же абстрактные слова, вещь в себе, они существуют только в текстуальной, письменной форме.
МИРОШНИЧЕНКО: Абстрактное мышление, безусловно, продукт текста, и человеческая способность отчуждать мысль в виде текста, и увидеть, что мысль может отдельно от головы находиться, вообще-то говоря. Это известная история, что все humanitates, все гуманитарные науки начались по поводу рефлексии человека, по поводу возможности написать слово.
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: С логоса все началось. Вопрос в том, нужна ли будет философия некоему существу, постигающему самое себя непосредственно, без опосредования всякими семиотическими знаками. Ведь этот вопрос можно так ставить. Но это некоторое отдаленное будущее.
Я вижу очевидную потерю от перемены кода, от ухода письменного формата, которая заключается вот в чем, и мы с ней сталкиваемся и столкнемся. Огромный запас человеческих знаний записан в виде длинного текста. Не просто в виде текста, а в виде длинного текста. Толстые книги – значит, нечто умное в них записано. Умный тот человек, который способен осилить толстую книгу. Комиксы читают не очень умные. И вот огромный запас знаний записан.
Теперь мы переходим к другому способу фиксации, уже фактически перешли, хотя, может быть, и не осознаем это. Новый код я бы назвал так – «fast and fun» (быстро и прикольно). Что-то быстро зафиксировать, и все средства малой механизации, которые у нас сейчас существуют – «Twitter», «Facebook», «Snapchat», «Instagram» и так далее – они позволят быстро и прикольно зафиксировать что-то, передать. Соответственно, мы переходим на этот новый код. При этом на новом коде производится только новая информация, какие-то дневниковые записи мы делаем, а старая культура не переводится на fast and fun. Были попытки Толстого на пяти страницах описать, но это, скорее, для учеников, чтобы сдать экзамены.
МЕДВЕДЕВ: Старое остается в этом storage…
МИРОШНИЧЕНКО: Да, абсолютно.
МЕДВЕДЕВ: …В этих хранилищах.
МИРОШНИЧЕНКО: Мы приходим вот к чему. Код длинной культуры, на котором записаны все старые знания – он превращается в мертвый язык, в латынь. Очень небольшое количество людей остается и останется способно прочитать длинную книгу, и они будут нырять в Канта, в Гегеля, в Достоевского, смогут понимать.
МЕДВЕДЕВ: Может быть, это элита будущего…
МИРОШНИЧЕНКО: Может быть.
МЕДВЕДЕВ: …Люди, сохранившие способность воспринимать длинные тексты и письменную культуру.
МИРОШНИЧЕНКО: Безусловно. Но я думаю, что… Смотрите, сейчас «Google» занимается оцифровкой абсолютно всех текстов, всех книг, – проект «Google Books». Они подсчитали, что всего в мире было написано 129 миллионов томов книг, что не так уж и много, на самом-то деле. Понятно, что основной массив в последние десятилетия был написан – они все это оцифровывают. Следующим шагом, я думаю, будет перевод уже оцифрованного текста в какую-то форму восприятия, может быть, не текста. Теоретически алгоритмы будущего смогут весь запас человеческих знаний перевести.
С другой стороны, те знания, которые необходимы будут современному существу, постчеловеку условному – они, скорее всего, производятся в последние десятилетия. И те знания, которые накоплены были за предыдущую историю, в историческом масштабе микроскопичны. Сейчас за несколько месяцев человек производит больше информации, чем за все предшествующие культурные эпохи. Мы относимся к этому, как к чему-то святому и безусловному, мы говорим, что греки писали, а остальные переписывают, что есть правда, но точно так же азбука является базовой книжкой, но она не очень востребована в актуальной жизни, хотя с нее все начиналось.
МЕДВЕДЕВ: Но она здесь, мне кажется, может быть, некий образ перевернутой пирамиды, что бесконечно расширяющееся человеческое знание, но все-таки основание этой перевернутой пирамиды остается – это азбука, это все равно те люди, которые создают знания – они не ниоткуда, это не tabula rasa – они же учились, они получали какое-то гуманитарное образование, читали тексты.
МИРОШНИЧЕНКО: Строго говоря, возникающее коллективное существо не будет иметь детства. Некий коллективный разум, сеть, объединяющая нас всех – она не имеет детства, в отличие от человечества, она уже взрослая особь, она сразу имеет доступ ко всему, ей не нужно учить азбуку, ей не нужно будет заново проходить философию, начиная от Гераклита или от кого-то, она все это уже знает. Вот эта перемена кода – отзвук от других глобальных процессов. Мы сталкиваемся с процессами, рассматривая которые мы понимаем, что даже не все наши вопросы, которые мы задаем, имеют смысл. Например, вопрос: «Тупеет ли человечество от того, что перестанет читать длинную книгу?» Нам кажется, что это актуальный вопрос, а на самом деле – нет, он не имеет смысла, по большому счету, потому что человечество, безусловно, умнеет, как коллективное существо. Конкретный человек, возможно, тупеет.
МЕДВЕДЕВ: Как муравьи: есть некий коллективный разум, который постепенно переезжает на облако, и мы прирастаем, гуглим, но теряем собственную память.
МИРОШНИЧЕНКО: Я думаю, что глобальный процесс выглядит примерно так. Почти все функции человека, которые выполнялись его природным механизмом, его телом, выносятся на внешние носители. Средства малой механизации давно заменили нам ногти, зубы, руки, начиная от молота, который кулак (это идея Маклюэна – расширение тела инструментами, да и до Маклюэна ее высказывали), копье, нож – это все зуб, копье – это удаленный зуб и так далее. Лопата, трактор, ракета – это способ быстро добежать куда-то, расширения физические.
Потом, в 50-е годы уже Маклюэн об этом писал – расширение нашей нервной системы телевидением. Мы могли видеть и ощущать вещи, находящиеся далеко от нас. Наши слух, зрение расширялись телевидением. Сейчас Интернет делает то же самое. Интернет – это наша вынесенная вовне нервная система, все функции выносятся, оказывается, на внешние носители. Вопрос самый интересный – что остается?
МЕДВЕДЕВ: Что остается, да.
МИРОШНИЧЕНКО: Что же человеческое?
МЕДВЕДЕВ: Кто в лавке остался, да.
МИРОШНИЧЕНКО: Я боюсь, что ответ многим не понравится, но, скорее всего, та функция, которая не заменяется – это, по-видимому, удовольствие.
МЕДВЕДЕВ: Удовольствие в широком смысле.
МИРОШНИЧЕНКО: Здесь начинается вопрос – что это за удовольствия.
МЕДВЕДЕВ: Телесные удовольствия или больше интеллектуальные?
МИРОШНИЧЕНКО: Вот это вопрос. Что касается телесного, если мы выносим функцию тела вовне, то о каком телесном удовольствии может идти речь? Я думаю, что огромные риски возгонки удовольствия у человека, который переносит все свои функции вовне и начинает существовать как чистый разум, потому что, прежде всего, он начинает экспериментировать с центрами удовольствия, а это моментальная возгонка вечного кайфа, самость личности в этом разрушается. Соответственно, выжить в этом испытании может существо, которое может превозмочь такую разрушающую возгонку.
Эти эксперименты были в 50-е годы, американцы ставили. Вживили крысе в центр удовольствия электрод, она нажимала рычажок, получала импульс, получала удовольствие. В конце концов, она ничего больше не делала, только нажимала на рычажок, и умерла от истощения. Это известная история.
МЕДВЕДЕВ: Очень похоже на современного подсевшего обитателя сети.
МИРОШНИЧЕНКО: Да, наркотическая зависимость от сети, безусловно, стимулирует центр удовольствия. Кстати, я думаю, что вся история с наркоманией и с испытанием каких-то веществ в истории человечества – это проверка кайфом, испытание кайфом, насколько человек может преодолеть такой простой кайф, простое удовольствие. Другой тип удовольствия – удовольствие от того, что что-то сделал, реализовал свои способности. И увидел он, что это хорошо: «Я гений, Игорь Северянин». Удовольствие творческого человека от того, что он что-то сделал.
Наверное, можно вести речь об этом типе удовольствия, которое остается у человека. Не животное наслаждение, не стимулирование центров удовольствия, а удовольствие от реализации своего могущества, возросшего, безусловно, на 100%. Мне кажется, будущая личность будет испытывать некое подобие стыда, если она не будет реализовываться на 100%.
МЕДВЕДЕВ: Да, появляются некие новые стимулы в этой новой антропологии, поскольку с тебя сняты все твои физические функции, то ты должен…
МИРОШНИЧЕНКО: Найти применение себе.
МЕДВЕДЕВ: Да. Получается, такую картину нарисовали – некая голова профессора Доуэля, которая экспериментирует с разными центрами получения удовольствия, но в результате переходит к высшим удовольствиям творчества и самореализации.
МИРОШНИЧЕНКО: Сейчас еще звучит это, конечно, странно, люди, которые нас слушают в автомобилях или где-то, подумают, что человек из Кащенко сбежал. Но есть уже достаточно много теорий – теория трансгуманизма, теория Тейяра де Шардена, в конце концов, идея ноосферы близка к этим идеям. Мы видим, что глобально человек освобождается от неких физических или животных воплощений и переходит к чему-то очищенному, какой-то очищенной операции с информацией.
МЕДВЕДЕВ: От тела.
МИРОШНИЧЕНКО: Да.
МЕДВЕДЕВ: Пока что мы на время очистим эфир, уступив место рекламе, и вернемся после перерыва.
МЕДВЕДЕВ: И снова добрый вечер. Программа «Археология», в студии Сергей Медведев. Сегодняшний гость – Андрей Мирошниченко, медиа-аналитик. Говорим мы о закате эпохи письменности, о закате алфавита, азбуки, о том, что мы переходим в некую новую эпоху, когда мультимедиа будут оперировать напрямую эмоциями, визуальными образами, а затем, может быть, и запахами, и какими-то тактильными ощущениями.
Пока что, смотря на Интернет, вижу, что он совершенно однозначный, идет от текста к визуальности. Даже просто вспоминая свое общение с компьютером, когда начинал я в конце 80-х, в 90-е годы, любая команда требовала введения какого-то линейного количества знаков и нажатия кнопочки «Enter». И вот эта, конечно, революция, которая была с иконами введена, в принципе, джобсовская, в большой степени.
МИРОШНИЧЕНКО: Иконка.
МЕДВЕДЕВ: И вообще, я думаю, различие PC и Mac – в большой степени различие линейного такого программирования, и Mac – это такая визуальная вселенная. Не случайно Умберто Эко в замечательном эссе PC называет протестантской культурой, а Mac – католической культурой, которая основана на чувственном образе.
И что? Действительно, мы переходим в некую посттекстуальную эпоху с компьютерами, да?
МИРОШНИЧЕНКО: Смотрите, что происходит. У меня есть такая теория освобождения авторства. Я говорю о том, что основное изменение связано с Интернетом не столько технически, технологии мультимедиа, сколько освобождение огромного количества технических авторов-любителей. За всю историю было 300 миллионов авторов примерно, учитывая количество книг, количество журналистов, количество ученых, которых можно подсчитать. За 5000 лет было 300 миллионов авторов. Сейчас технический доступ к Интернету имеет 2 миллиарда 400 миллионов человек. Мы имеем взрыв авторства, это произошло за 20 лет буквально. Эти люди начинают что-то там делать, и основная возможность, которую они получают – это вовсе не потребление информации, а производство информации, участие, партиципаторная модель. На заре Интернета к нему относились как к каталогу литературы, как к библиотеке. Это оказалось не так. Интернет, прежде всего, средство связи между людьми, между равными, между соположенными, скажем.
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: И люди начали как-то что-то там производить, взаимодействовать. Минимальная активность в Интернете всегда выше максимальной активности в телевизоре. В телевизоре человек может только каналы переключать, в Интернете он может не только каналы переключать, но и участвовать в производстве этих каналов.
Но выясняется, что авторов-то реальных, настоящих, буйных мало. Настоящих тяжелых авторов, исследования показывают, 1% – тех, кто производит контент, а остальных я называю «ленивые авторы», они с разной степенью ленивости. 89% – это бесклавиатурные авторы, это мышковые авторы, которые свою активность проявляют мышкой и курсором.
МЕДВЕДЕВ: Лайковые.
МИРОШНИЧЕНКО: Да, лайки, перепосты и так далее. Теперь, что делают создатели экосистем в Интернете, таких, как «Facebook» и так далее? Они видят это дело, не знаю, в таких ли они терминах описывают, как я, но вряд ли. И они начинают создавать для этих людей сервисы ленивого авторства. Например, разного рода викторины, анкеты, «Узнай, какой ты персонаж в игре «Войны престолов» и так далее. Человек, тыкая мышкой, выбирает какие-то опции и думает, что он создал некий авторский контент, которым он потом делится, конечно же, там еще эффект вирусный получается. Он из полуфабриката варит пельмени и думает, что он шеф-повар, ничего не прикладывая к этому.
Эволюция – это не взбираться на гору, эволюция – это скатываться в яму. Если ты подходишь к этому наклону, ты скатываешься. В этом смысле все туда будут скатываться, она засасывает. Безусловно, производство текста требует усилий. Не многие будут способны, те, кому зачем-то это нужно. Остальные будут, конечно, переходить в эту мышковую активность.
Прогресс не стоит на месте. Уже есть способы передать тактильные ощущения с помощью гладкой поверхности, уже есть способы передать обоняние, уже есть 3D-кинотеатры, 4D-кинотеатры.
МЕДВЕДЕВ: 4D с запахами, да.
МИРОШНИЧЕНКО: Я был в Ростове, я видел 9D-кинотеатр.
МЕДВЕДЕВ: Что там?
МИРОШНИЧЕНКО: Я пытался посчитать девять, что там девять, понимаете? Там трясло, покачивало, брызгало водой. В чем смысл? Это смешные ярмарочные удовольствия? Но в них очень глубокий смысл. Они наводят, симулируют реальность с помощью стимулирования неких ощущений. Будущие дизайнеры Интернета – это дизайнеры ощущений. Представьте себе, что можно надизайнерить, используя обоняние, тактильные ощущения, температурные ощущения, зрительные, осязательные. В какой мир можно погрузить человека! Далее – а зачем погружать его в какой-то мир, если ему можно навести воспоминания?
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: И мы получаем фильм «Вспомнить все» с Арнольдом Шварценеггером.
МЕДВЕДЕВ: Да, да. Мы, может быть, здесь уже должны говорить о поствизуальной эпохе, потому что я понимаю, что визуальность – это только временная часть, скажем. Мне кажется, что обоняние обладает гораздо более концентрированной памятью. Вот, скажем, молекула запаха способна воскресить гораздо больший круг ощущений, воспоминаний. Может быть, поделюсь такой историей личной. Вспоминаю, как однажды… У меня в юности, 9-10 класс, была любимая девушка, и она душилась духами сестры. И я больше никогда этих духов… Ну, мы расстались, и никогда о ней не слышал. И вот однажды, много лет спустя, еще были тогда трубочные телефоны-автоматы, на станции метро «Кропоткинская» я снял трубку позвонить, и трубка пахла этим запахом. И я помню вот это фантастическое совершенно ощущение, когда я просто стоял, как завороженный, и нюхал вот эту вот трубку у метро «Кропоткинская». Тогда я понял, что запах, вот эта единица запаха – я мог прочесть тома просто про эту девушку, это десятки ее фотографий, но такого действия, как вот этот запах, это никогда бы не оказало.
МИРОШНИЧЕНКО: Ну, вы счастливый, а в данном эпизоде, может быть, несчастный человек…
МЕДВЕДЕВ: Счастливый, конечно.
МИРОШНИЧЕНКО: Счастливый с таким сильным воспоминанием. На самом деле, для человека неписьменного естественно воспринимать ощущения в комплексе, безусловно, в комплексе, будучи погруженным в атмосферу. Скорее всего, третья сигнальная система – это будет система, которая сумеет или научится наводить для нас ощущения, восприятие семантических объектов как чувственных.
МЕДВЕДЕВ: Значит, третья. Первая сигнальная система – это…
МИРОШНИЧЕНКО: Чувственная.
МЕДВЕДЕВ: …Чувственная, первичная, да.
МИРОШНИЧЕНКО: Вторая – текстовая.
МЕДВЕДЕВ: Текстовая, да.
МИРОШНИЧЕНКО: А третья – это чувственная, но семантическая, когда символизированные объекты, вынесенные…
МЕДВЕДЕВ: В моем случае – это третья сигнальная система.
МИРОШНИЧЕНКО: Да, уже близко.
МЕДВЕДЕВ: Я не видел эту девушку, но через вот этот наведенный образ, через молекулу запаха…
МИРОШНИЧЕНКО: Что касается послевизуального, вы затронули эту тему, здесь надо понимать, что, к сожалению, эпохи будут мелькать теперь, не знаю, как вагоны метро, за счет сжатия времени, за счет компрессии времени. Каждая последующая эпоха сокращается с невероятной скоростью. Кстати говоря, на наше поколение, на чуть более старшее поколение приходится время (я его называю «осевое поколение»), когда впервые поколение стало короче эпохи. Если мы возьмем аграрную эпоху – сотни поколений, промышленная эпоха – десятки поколений, эпоха, условно, двигателя внутреннего сгорания – четыре поколения, компьютерная эпоха – одно поколение возьмем, мультимедийная эпоха – восемь лет. Соответственно, в 2015-2016 годах появятся передовые технологии, симулирующие наведенную реальность.
Уже работает ведь augmented reality, когда можно дополнить реальность чем-нибудь: визуально, запахом и так далее, это же есть в 3D-кинотеатрах, дополненная реальность. Через 10 лет начнутся эксперименты с телом широкомасштабные, когда вещества и устройства начнут улучшать тело. Рэймонд Курцвейл, футуролог, сейчас принимает 160 пилюль в день, делает три инъекции в неделю, для того чтобы свое тело сделать способным дожить до конца 30-х годов, когда, как он ожидает, станет возможной загрузка сознания в компьютер.
Люди модифицируют свое тело достаточно давно. Мы вспомним давайте татуировки, пирсинги древних людей, протезирование различного рода – это модификация тела, здесь ничего такого особенного нет, пластические разные операции. Но сейчас это начнется в ускоряющемся режиме, и после визуальной эпохи – мы ее не заметим, вообще-то говоря. Все будет настолько быстро мелькать.
МЕДВЕДЕВ: Более интенсивные вот эти способы наведения ощущений. Ну да, говоря о поствизуальности, например, я тоже думаю об аудио-эпохе, которая вот… Я не знаю, я очень много слушаю классическую музыку, и я для себя всегда пытаюсь понять, уяснить, почему вот она для меня таким обладает и терапевтическим, и когнитивным очень сильным эффектом.
И я понял, что вот скажем, слушая фугу Баха, я столько узнаю об устройстве мира – гораздо больше, чем если бы я прочел несколько томов энциклопедии. А это все в течение двух минут мне в контрапунктической форме дается вот это знание – о том, как устроена молекула ДНК, например. И вот я понимаю, что музыка, ее же к звездам отправили: когда этот «Voyager» послали, там записали никакие не тексты.
МИРОШНИЧЕНКО: Нет, там были тексты, там много чего было.
МЕДВЕДЕВ: Тексты тоже, да, но записали и звуки. Записали плач ребенка, записали звуки, производимые китом, и записали прелюдию до-мажор, «Хорошо темперированный клавир» Баха в исполнении моего любимого, конечно же, Гленна Гульда. Я к тому, что вся информация, которую можно узнать о Земле, может быть, даже не вот эти 300 миллионов авторов, вот эти все миллионы томов, а может быть там 24 прелюдии фуги «Хорошо темперированного клавира».
МИРОШНИЧЕНКО: Ну, это же в одной из религий, там есть такое, что за время падения кувшина, там существо облетело вокруг планеты и все узнало. Понимаете как: богатое образное мышление, так же как и аналитические способности и тяга к философии, безусловно, производство текстовой культуры. Когда мысль получила возможность отчуждаться от создания с помощью письма, поневоле приходилось развивать фантазию.
Это известно, что когда ты хочешь узнать новый роман, то сначала прочитай книгу, но не смотри кино. Потому что ты сможешь нафантазировать персонажей. Кино выхолащивает, выносит функцию фантазирования персонажей вовне. Когда мы избавимся от текста – мы лишимся возможности фантазировать. Я не уверен, что музыка будет доставлять удовольствие существам будущего.
Ясно, что удовольствие это творчество, причем инженерное творчество, создание нового мира, скорее всего. Вот если мы посмотрим – что же остается в остатке, если мы все выносим вовне, на внешние носители, то вот конструирование, создание нового мира, и, скорее всего, себя в нем, нового себя, новой заготовки себя, копирование себя…
Вот копирование себя – это самое сложное, предельно сложная штука, потому что копия себя должна быть полностью похожей на меня, но должна обладать своей волей, ведь я обладаю своей. Значит, она не должна быть похожей на меня – в этом парадокс копирования. Это предельно сложная штука, задача божественная вообще-то говоря: создать копию себя.
МЕДВЕДЕВ: Но она идет, я даже не «Аватар» говорю, вот, например, я такой люблю британский сериал, но мало серий у него: «Черное зеркало», «Black Mirror». И там одна из серий заключается в том, что девушка теряет своего парня в автоаварии, а он такой эдикт «Facebook» и соцсетей. И она безутешна, и через насколько месяцев вдруг она получает какое-то анонимное предложение: «А хотите его копию? Восстановим копию этого парня по его записям в соцсетях, по его «Facebook», по его «Twitter», по его разговорам». И вот они модулируют его интонацию, его реакции, его чувство юмора, и высылают ей некоего андроида, на него похожего, в который загружена программа.
МИРОШНИЧЕНКО: Очень хорошо, что вы вспомнили о социальных сетях, потому что как раз я о них тоже хотел заговорить в этом плане. Безусловно, тренировка человечества по копированию себя, причем не всего человечества, а конкретной личности – она сейчас осуществляется в социальных сетях. Когда мы создаем профайл себя, мы создаем улучшенную версию, свой профайл. Мы помещаем туда фотографии, которые нам нравятся, мы помещаем туда какие-то записи, которые нам нравятся, мы создаем улучшенную версию себя, представленную на суд общественности соцсетей. Безусловно, мы создаем Витгенштейна, монстра… Франкенштейна.
МЕДВЕДЕВ: Франкенштейна.
МИРОШНИЧЕНКО: Прошу прошения.
МЕДВЕДЕВ: Ну, и Витгенштейна тоже. Я думаю, Витгенштейн в нашем разговоре с удовольствием бы поучаствовал.
МИРОШНИЧЕНКО: Дело в том, что Франкенштейн, это звали самого создателя – Виктор Франкенштейн.
МЕДВЕДЕВ: Да-да, Виктор Франкенштейн.
МИРОШНИЧЕНКО: Но в массовой культуре монстра тоже стали называть Франкенштейн.
МЕДВЕДЕВ: Да.
МИРОШНИЧЕНКО: Люди создают вот такого Франкенштейна, монстра виртуального, но он хороший, хотя некоторые плохого создают. Это тренировка частного опыта копирования себя, и каждый через эту тренировку проходит. Больше того, сейчас ведь создаются опять-таки средства фасилитации, средства малой механизации, чтобы вынести эту функцию.
Например, нам помогают выбрать хорошие фотографии; Сеть нам что-то, алгоритм «Facebook» помогает отбирать наиболее подходящие реплики. Сейчас, сегодня буквально, мы обсуждали с коллегами, «Cloud» новый сервис преподносит, он блогерам советует: «Вот эта, например, заметка о расставании принца Гарри с подружкой, вероятно понравится 88% ваших читателей и вероятно 10% только ее прочитали».
Специальный сервис поможет вам создавать профайл на основе вот таких алгоритмов, появляется механизация создания себя в сети. В не в столь далеком будущем, я думаю, будут действительно созданы алгоритмы, как в этом фильме, кстати, надо посмотреть, я не смотрел – которые будут помогать создавать наши персонажи с заданными параметрами, снимая наши привычки, желания. Это ведь очень удобно и в этом смысл присутствия нашего в Сети.
МЕДВЕДЕВ: Ну да, потому что это не то, что наши тексты и стратегии самопрезентации. Наши реакции в соцсетях моделируют наше социальное бытие, и меня во всех валентностях моих социальных связей.
МИРОШНИЧЕНКО: Смотрите, для человека социального, существа социального, очень важно было зарекомендовать себя, укрепить свой статус. В доцифровую эпоху для этого требовались годы, сейчас можно за пять минут стать знаменитым на миллионы людей, как Света из Иваново, которая прославилась там буквально…
МЕДВЕДЕВ: Да-да…
МИРОШНИЧЕНКО: Социализация создает компрессию, социализация компрессии.
МЕДВЕДЕВ: Овощи, рожь – это все, да… Сейчас нам нужно уйти на рекламу, мы прервемся буквально на пару минут, и продолжим наш разговор с медиа-аналитиком Андреем Мирошниченко.
МЕДВЕДЕВ: И снова добрый вечер. Продолжаем наш разговор с Андреем Мирошниченко о закате эпохе письменности и возникновении постписьменной коммуникации визуальной, о том, как у нас появляется визуальный Интернет, а затем уже и запаховый, уже и музыкальный, о том, как чувства будут наводиться… Как-то у вас, Андрей, прочел: баблы, теплые баблы?
МИРОШНИЧЕНКО: Теплые баблы, да. Баблы на языке дизайнеров – это кружочки, которыми изображают либо объем чего-либо, либо эти кружочки используют для того, чтобы в них текст написать. Когда кто-то говорит, у него изо рта такой как бы кружочек – это называется бабл. Да, когда, конечно, станет возможным наведение эмоций с помощью третьей сигнальной системы, то не только визуальные, но и тактильные, физиологически ощущаемые баблы, условно говоря, когда можно будет семантический объект схватить руками в пространстве перед собой, надкусить его, лизнуть, попробовать, переложить на другую полку.
В принципе кино, хорошее кино, хорошо сделанное кино, которое консультируют грамотные люди, оно все эти вещи, в общем-то, модулирует. И вот фильм «Minority Report»…
МЕДВЕДЕВ: «Minority Report», да.
МИРОШНИЧЕНКО: …Вот он самый – там же он показывает, как человек оперирует информацией в пространстве перед собой, да. Где там текст? Где там газета? Наверное, текст там где-то участвует в виде каких-то значков, но когда ты оперируешь информацией, как объектами, и это достаточно физиологично для человека, пока он обладает своим телом – хватать объект руками.
МЕДВЕДЕВ: Здесь я хочу выступить неким ретроградом, потому что я так догадываюсь, что в душе вы тоже, как человек образованный, тоже не можете какое-то чувство ностальгии не испытывать по поводу текста. Я думаю, что произойдет со всеми текстуальными культурами. Грубо говоря – что произойдет с еврейской культурой, которая вся зациклена на книге. Когда там в школах этих по изучению Торы, забыл – «знать Тору на булавку» называется – когда открывает учитель на определенной странице книгу, протыкает булавкой несколько страниц, и ты должен сказать. какие слова окажутся под булавкой на проткнутых страницах.
МИРОШНИЧЕНКО: Очень интересно, что многие люди, евреи по национальности, которые занимаются Интернетом, постепенно поднимают эти пласты иудейской культуры, связанной с изучением книги. Потому что они считают, я встречал такое толкование…
МЕДВЕДЕВ: Сразу добавим – это и ислам. Или взять уже людей, абсолютно зацикленных на книге. Например, мне очень любопытна, я в свое время был и общался – сикхская религия. У них вообще бог – их книга, «Гуру Грантх Сахиб» у них божество – это книга, и они полностью на письменных текстах.
МИРОШНИЧЕНКО: Я встречал, кажется, Рашкова интерпретацию, слушая его два года назад, по-моему, Рашков это говорил, что он видит в иудейской культуре изучения книги, дело даже не в самой книге, в культуре изучения книги среду peer-to-peer – среду равных, среду, не имеющую институциональных санкций. И эта среда очень похожа на среду Интернета. Потому что есть некоторые санкционированные институциональные формы хранения знаний, где знание санкционировано, а есть, где, так сказать – изучай сам, и тебе будет, когда-то сам. И в этом смысле возникает среда толкователей, среда равных. Может быть, здесь, конечно, источник этого интереса.
Касаясь ностальгии, и что будет с культурой – вы знаете, смена кода была затеяна, например, Ататюрком, когда он отказался от арабской письменности.
МЕДВЕДЕВ: При переходе на латиницу.
МИРОШНИЧЕНКО: Это было сделано для того чтобы отказаться от наследия той культуры, вырастить новую культуру, более светскую. У него получился этот эксперимент.
МЕДВЕДЕВ: Причем культура не визуальная все-таки арабская.
МИРОШНИЧЕНКО: Текстовая.
МЕДВЕДЕВ: Там же вообще запретный образ как таковой в исламе.
МИРОШНИЧЕНКО: Да, пока еще были тексты. Аналогичный эксперимент пятнадцатью годами раньше провели большевики. Переход на новую орфографию был не просто так сделан, для того чтобы отказаться от всего корпуса текстов, произведенных ранее российской культурой. Соответственно, либо они переводили избранные политически благонадежные тексты, либо они производили новые тексты.
Поэтому смена кода, безусловно, означает смену культуры, и довольно драматичную. В этом смысле, когда я говорю и описываю все эти изменения, я всегда стараюсь закончить одним призывом: сопротивляйтесь. Сопротивляйтесь всему тому, что происходит, как бы там волшебно оно не казалось, потому что то, что будет происходить с нашими детьми и внуками, те эксперименты, которые они будут ставить – это будет ужасно.
МЕДВЕДЕВ: Это большой вопрос, потому что я согласен с вами, что действительно мы живем как муравейник, мы сильны нашим коллективным сознанием. Но все-таки мы имеем дело с индивидами. И вот я, общаясь с новым поколением сам, как преподаватель уже, и видя, как сменяется уже второе поколение у меня перед глазами, я понимаю, что дети, мы их называем «дети» – они все больше отходят от книги. Они, конечно, фантастически способны в визуальной сфере: моментально сделать какой-то демотиватор, что-то нарисовать, ту же инфографику.
МИРОШНИЧЕНКО: Мультитаскеры их называют – поколение мультитаскеров.
МЕДВЕДЕВ: Да. Так сказать, мы все это не раз обсуждали. У них теряется способность к концентрации, они не могут читать длинные тексты, и так далее. Они мыслят этими микроформатами какими-то. Но мне кажется, что… Я согласен – да, может быть, они все вместе произведут какой-то супер-«Google» и у нас будет суперсознание на облаке. Но когда ты будешь говорить с человеком тет-а-тет, то это поколение визуалов, поколение большого пальца, которое набирает SMS на телефоне – оно, мне кажется, что-то сильно проигрывает в индивидуальных способностях.
МИРОШНИЧЕНКО: Дело в том, что для эволюции особь – расходный материал. Для эволюции страдания особи – это даже благо, поскольку выбраковывается особь, значит, двигается и развивается вид. С точки зрения мегаэволюции (термин Тейяра де Шардена) конечно, интересно, что произведет человечество в целом. Человечество в целом произведет, скорее всего, некоторое новое существо, которое будет, условно говоря, загруженной в Сеть личностью, обладающей всеми человеческими знаниями.
А при этом сам вид предшествующий – он там как бы останется существовать, не знаю, как он будет сосуществовать с новым существом, но в этом процессе огромное количество личных драм состоится. Просто те стрессы, которые мы переживаем сейчас – это свидетельство этого процесса.
МЕДВЕДЕВ: А не состоятся ли драмы не только личные, а драмы национальные? Вот я думаю сейчас о русской культуре. Насколько русская культура хорошо может вписаться, для начала, в эту визуальную эпоху? С самого начала вы говорили: нам, русским, важно, так сказать, написать, проговорить что-то. У нас действительно логоцентричная культура. У нас литература заменяла парламент, великая русская, анекдот заменял гражданское общество.
Те же американцы – они гораздо более визуальные. Или, скажем, взять такие визуалы, которые изначально на иероглифике сидят: китайцы и японцы. И вот пожалуйста: японская манга, анимэ – как они рулят в этой новой визуальной эпохе. Россия выходит в очень таком невыигрышном положении.
МИРОШНИЧЕНКО: Я прибегну к визуальному образу. Представьте себе комету. Есть ядро кометы и хвост, бесконечно, так сказать, распыляющийся. Мне кажется, что движение человечества по цивилизационному пути представляет некоторую комету. Есть некоторое твердое ядро, которое сжимается вплоть до точки сингулярности, и рассеянный хвост.
В единое время сейчас живут люди, которые занимаются охотой и собирательством, их немного, они рассеяны, аграрными какими-то вещами, индустриальные, Азия вся индустриальная, и постиндустриальные центры. И, наконец, отдельные лаборатории, которые пост-постиндустриальные. Вот это ядро кометы, которое сжимается до точки сингулярности.
Все культуры или цивилизации – они находятся в разных точках этой кометы с хвостом. А в самом ядре находятся несколько лабораторий, которые подойдут к точке перехода, к тому самому моменту сингулярности. Где здесь находится русская культура – пусть каждый отвечает сам.
МЕДВЕДЕВ: Но все же, мне кажется, она менее визуальна.
МИРОШНИЧЕНКО: Конечно, безусловно.
МЕДВЕДЕВ: У нас найти хорошего дизайнера графического, я слышал, по сравнению, скажем, с американским рынком или даже с азиатскими рынками – людей, способных, я не знаю… Темой нашей изначально была инфографика: насколько у нас хорошо можно найти хороших визуализаторов?
МИРОШНИЧЕНКО: Это проблема. Но если возвращаться к изысканиям будущего, конечно, это проблема ремесленная сегодняшняя огромная. Идут споры, кто должен заниматься инфографикой: редактор или дизайнер? Дизайнер не умеет, редактор не понимает. Безусловно, у нас поэт в России – больше, чем поэт. Литература всегда имела социальную большую нагрузку, за что, например, Набоков ругал своих современников очень сильно. Не есть задача литературы – выражать социальные идеи, как он считал.
А журналистика наша произошла из Белинского, из альманаха «Полярная звезда». Поэтому, когда я читаю семинары для редакторов газет или для корпоративных изданий, я говорю, что статья перестала быть текстом, статья теперь – это проект, и работа редактора – она ближе к дирижерскому мастерству и к инженерному мастерству, чем к литературному.
МЕДВЕДЕВ: В каком смысле?
МИРОШНИЧЕНКО: Надо составить из частей разноматериальных, сделанных из разного материала, составить некий комплекс, некий организм. Или из разных звуков составить симфонию – это дирижерская работа. Или из разных мастеров, делающих, владеющих разными инструментами, составить симфоническое звучание. Это дирижерская работа, это инженерская работа, но не стилистическая. А наша журналистика мыслит категориями «золотые перья». Кто хорошо писал? Гиляровский, Голованов, кто-то еще, и вот важно, как человек пишет. А сейчас оказывается, что это уже не важно, что, в принципе, надо писать на каком-то хорошем уровне, но конкуренция за внимание сместилась от качества текста к качеству подачи, к качеству целостного видения этой картинки, к дирижерскому мастерству, к дирижерскому продукту, к инженерному продукту. И, конечно, это достаточно большой стресс для письменной культуры нашей.
МЕДВЕДЕВ: И поэтому же письменная культура будет постепенно проигрывать и вытесняться визуальными образами.
МИРОШНИЧЕНКО: Я бы не оперировал категориями проигрыша или выигрыша. Проигрывают как бы все, на самом деле. В эволюции никто не выигрывает. Дело в том, что все эти новые инструменты…
МЕДВЕДЕВ: Ну, почему? Выигрывает род в эволюции, нет? Выживая, оставаясь.
МИРОШНИЧЕНКО: Нет. Нет такого субъекта как бы. Я думаю, и мы сейчас, наша страна это сейчас испытывает – проникновение новых, и в сжатом виде новых технологий мультимедийных, проникновение освобожденного авторства, нового доступа людей к авторству вызывает в неподготовленных обществах, прежде всего, в традиционалистских обществах, реакцию отторжения. И глубокий реакционизм, который не просто поддерживается институтами, такими, как власть, дворцы или храмы, условно говоря, которые заинтересованы в сохранении старого институционального мира – они заинтересованы, чтобы противостоять Сети.
Но этот же реакционизм – он поддерживается самими людьми. Они хотят определенной картины мира, они не хотят амбивалентности, они не хотят непривычного этого стресса сжатия информации, получения информации каким-то непонятным образом, какого-то мельтешения картинок. Люди старой культуры не хотят этого.
Поэтому запрос на реакцию есть и со стороны дворцов и храмов, и со стороны, грубо говоря, паствы или народа. И мы будем сталкиваться с тем, что рост экстремизма, рост реакционизма, рост идеологического терроризма – это другая плата, которую человечество платит за успешные стартапы Силиконовой долины. Буквально наша культура и наша страна с этим уже сталкивается.
МЕДВЕДЕВ: Ну да. Потому что для нас пришествие глобализации, да и вообще для любой традиционной культуры – это, прежде всего, пришествие имиджей, как всегда изображался загнивающий Запад. Это логотипы. Вот логотип «Coca-Cola», вот логотип… Это же не пришествие текстов, потому что наша культура, скажем – прежний цивилизационный слом в России был пришествием текстов: текстов Маркса, Ленина и так далее.
МИРОШНИЧЕНКО: Да, безусловно. Освоение грамотности на стыке XIX и XX века. А, кстати говоря, почему Советский Союз разрушился? Это же bubble-gum и «The Beatles» разрушили Советский Союз. Bubble-gum – это вкус, цвет и картинка визуальная. Или «Pepsi-Cola». «The Beatles» – это звучание. Звук нашу письменную культуру, культуру «Капитала», Конституции СССР сталинской и так далее, Достоевского, или как на Западе говорят, «культура Толстоевского» – ее разрушили вот эти аудиовизуальные образы, безусловно.
МЕДВЕДЕВ: Да, вот до чего мы договорились – до политики в результате.
МИРОШНИЧЕНКО: Неизбежно.
МЕДВЕДЕВ: Неизбежно. Ну да, разговор об обществе, все равно в любом случае регулятивные механизмы этого общества, так или иначе, являются некими политическими конвенциями. Но в самом деле наступает какая-то другая визуальная эпоха, и она, что интересно, вступает в противоречие с теми неоконсервативными устремлениями, которые сейчас так распространены в российском обществе и, к сожалению, в российской власти, что мы уже сталкиваться будем с регуляцией Интернета, возможным запретом соцсетей, созданием Великой российской стены на манер Великой китайской.
Но это тема уже для совсем другого разговора. А пока что мы помечтали о прекрасном будущем, когда мы, может, даже лишимся человеческих тел вслед за концом письменности, и будем некими мыслящими такими этими баблами.
Это был Андрей Мирошниченко, медиа-аналитик. Это программа «Археология». Я Сергей Медведев. Доброй ночи.
Источник
