В 1990-е Интернет воспринимался как большая библиотека. В 2000-е Интернет стал средой общения. В 2010-е Интернет все чаще воспринимается как угроза. Государства, компании и граждане начали обсуждать цифровое пространство в терминах ограничений, регулирования, цензуры, развращения, лжи, пропаганды, экстремизма, защиты персональных данных, слежки, и так далее. Совокупность жалоб выглядит так, будто Интернет – это скорее зло, чем удобство. Как получилось, что удобство превратилось в угрозу?
Статья из сборника к научно-практической конференции «DIGITAL-АГРЕССИЯ: ЧТО ДЕЛАТЬ И КТО ВИНОВАТ?» (Москва, РГГУ, 2015 г.).
Клэй Ширки в своей книге «Cognitivesurplus» ссылается на любопытные исследования об отношении людей к интернету. На заре сетевой эры, в 90-е, люди говорили, что «Интернет нужен для того, чтобы искать информацию», «помогать в обучении». В 2000-е восприятие резко изменилось: Интернет нужен, «чтобы общаться с друзьями», «делиться фотографиями», «обсуждать общие интересы»[1]. Иными словами, в 1990-е Интернет воспринимался как большая библиотека. (Как писал Маклюэн, всякое новое средство сначала служит для удовлетворения старых потребностей, а потом формирует новые.) В 2000-е Интернет стал средой общения.
В 2010-е Интернет все чаще воспринимается как угроза. Государства, компании и граждане начали обсуждать цифровое пространство в терминах ограничений, регулирования, цензуры, развращения, лжи, пропаганды, экстремизма, защиты персональных данных, слежки, и так далее. Совокупность жалоб выглядит так, будто Интернет – это скорее зло, чем удобство. Возникла вообще невозможная в мире физических носителей тема: борьба за право быть забытым (righttobeforgotten).
Как получилось, что удобство превратилось в угрозу?
Если Интернет-как-каталог служил для личного потребления коллективной информации, то Интернет-как-среда-общения служит для коллективного производства личной информации. Переход от потребления контента к его производству привел к избытку информации. Общество впервые столкнулось с ценностью, которая «сама» производит свой избыток путем… распространения (шэринга)[2].
Многие политические катаклизмы можно и нужно рассматривать не только в контексте социальных и экономических противоречий, но и с точки зрения медиа-детерминизма. Медиа служат обществу для рефлексии, самоосознания. Разные зеркала показывают смотрящемуся разные образы. Момент смены зеркала может вызвать шок, потому что новое отражение всегда непривычно. Медиа-детерминистский подход, основанный Иннисом и Маклюэном, позволяет увидеть, как падение Рима связано с сокращением поставок папируса и переходом имперской бюрократии на пергамент и глину; или как развитие мерчендайзинга связано с развитием такого медиа, как автомобиль – через повышение мобильности покупателей и, как следствие, развитие гипермаркетной торговли. Медиа-экология, описывающая условия и риски взаимодействия человека с информационной (а не природной) средой, позволяет выявить причины социальных шоков и политических волнений. И эти причины связаны с переменами в самих медиа.
За всю свою историю человечество располагало, вероятно, примерно 200-300 миллионами авторов[3] – то есть людей, способных выразить личное мнение за пределами своего физического окружения. Благодаря Интернету, техническую возможность авторства обрели уже 2,8 миллиардов человек. Исторически в мгновение ока случился рост объемов авторства не в разы, а на порядок.
Взрывообразное освобождение авторства является продолжением (и, возможно, завершением) длительного исторического процесса. Первое освобождение контента можно связать с появлением фонетического алфавита. Это было освобождение письменности. Возможность записать что-либо стала доступна купцам, простым гражданам, даже рабам. Дворцы и храмы утратили монополию на производство информации, Древние Царства пали. Вооруженные новым и чрезвычайно изящным медиа – алфавитом – Греция захватила умы, а Рим – земли.
Второе освобождение контента связано со станком Гутенберга. Печатный пресс сделал книги дешевыми. Это было освобождение чтения. А поскольку главная книга, Библия, стала доступна сельскому активисту, началась Реформация. Дворцы и храмы утратили монополию на интерпретацию. Последовали революционные войны, Просвещение, Средневековье закончилось, возникли современные наука, экономика, политика.
Сейчас мы переживаем третье освобождение контента – освобождение авторства. Дворцы и храмы утрачивают монополию производство и трансляцию мнений. Если аналогии верны, то общество ждут сопоставимые катаклизмы. Только надо учитывать эффект сжатия исторического времени. На разрушение Древних царств освобождением письменности ушло семь веков. На разрушение Средневековья освобождением чтения понадобилось 200 лет. Нынешние преобразования должны занять несколько десятилетий. Мы сейчас находимся примерно в середине исторического взрыва, обусловленного освобождением авторства.
Переход от массового личного потребления к массовому личному производству информации создает новую модель общественных отношений. Прежняя модель была трансляционной: информация сообщалась «сверху-вниз», из (относительно) единого центра на широкую периферию. В новой модели центр трансляции в каждый момент времени может находиться где угодно; а значит, это и не трансляция вовсе. Это «партисипаторная», или вовлекающая медиа-модель общества.
Различия между старой, трансляционной медиа-моделью, и новой, вовлекающей, носят не идеологический, а морфологический характер. Это различие между пирамидой и облаком. В них действуют принципиально разные режимы соорганизации людей, разные режимы социальной гравитации: в пирамиде – «сверху-вниз», в облаке — к наиболее привлекательным сгусткам контента, которые могут быть олицетворены различными сообществами или фигурами.
Разные режимы социальной гравитации обуславливают разные способы формирования социальной иерархии. В пирамиде иерархия вертикальная, в облаке – горизонтальная. В пирамиде структура социальной деятельности институциализирована, в облаке – ситуативна. В пирамиде ценности имеют преимущественно пространственное измерение, в сети – преимущественно временное.
Морфологические различия между этими двумя медиа-моделями общества включают еще целый ряд противоречий, влияющих практически на все сферы общественной практики – от журналистики и медиа-рынка, до выборов, политики и экономики.
Сама по себе та или иная медиа-модель общественного устройства не содержит угроз. Угрозы возникают при смене медиа-моделей, когда общество вынуждено перестраиваться. Основанные на трансляционной медиа-модели, как закрытые, так и открытые общества во всех странах испытывают разной остроты потрясения, сталкиваясь с распространением освобожденного авторства, то есть вовлекающей медиа-модели.
Около 2011 года во многих странах произошли массовые волнения. Прежде всего, это протесты и восстания, названные общим именем «Арабская весна»:
— Green Movement, или Twitter Revolution, Иран, 2009;
— «Жасминная революция» в Тунисе со свержением президента Бен Али, 2010-2011, послужившая «образцом» для многих протестных движений в арабских странах;
— волнения на TahrirSquare со свержением президента Мубарака , 2011;
К ним примыкает начавшаяся с протестов, опосредованных Твиттером, гражданская война в Ливии со свержением и убийством полковника Каддафи — 2011.
В это же время начинаются протесты в других странах:
— «Болотные протесты», или «Белоленточное движение», в России, 2011-2012;
— протесты на TaksimSquare в Турции, 2011-2012;
— Евромайдан со свержением президента Януковича на Украине, 2013-2014;
— уличные протесты в Венесуэле, 2014
— SunflowerStudentMovementв Тайване, 2014.
В российской конспирологической традиции принято считать, что все подобные протесты инспирированы Западом, чтобы поколебать неугодные режимы. Однако протесты со схожими характеристиками происходили и в странах Запада:
— IndignantCitizensMovement, Движение рассерженных граждан, Греция, 2010-2011
— Geração à Rasca, Движение борющегося/страдающего поколения, Португалия, 2011
— Indignados, Движение «рассерженных», Испания, 2011.
На первый взгляд, все три последних примера объединяют то обстоятельство, что волнения проходили в наиболее проблемных европейских странах, и этим можно объяснить природу протестов. Однако и в благополучных странах происходили такие же события:
— «Socialjusticeprotests», Израиль, 2011;
— «OccupyWallStreet», США, 2011;
— «BlackBerryriots», беспорядки в пригородах Лондона и других городов, Великобритания, 2011.
Сопоставительный анализ этих событий вскрывает, помимо удивительной синхронности, много общих черт, связанных, прежде всего с «медийным профилем» протестов и протестующих.
Мартин Гурри (MartinGurri) в своей книге TheRevoltofthePublic отмечает, что ведущей силой во всех подобных протестах были «… молодые люди, многие – университетские студенты, почти все – из хорошо образованного глобально-коммуницирующего среднего класса[4]». Это важное отличие от революций прошлого, когда ведущей силой были беднейшие слои населения, ведомые революционными ячейками. В протестной пандемии 2011 года организованных вождистских партий или не было, или они играли вторичные роли. Существующие политические силы должны были и пытались использовать протесты, но зачастую воспринимались самими протестующими с недоверием (типичный признак противостояния иерархических институций и сетевой среды).
Анализируя этимологию протестного движения в России, в своей книге «Humanasmedia. TheEmancipationofauthorship» почти в одно время с Гурри, я прихожу к схожим выводам, показывая, как российские протесты стали результатом эволюции медиа-активизма – от интернет-баталий в соцсетях в конце нулевых годов, через волонтерство сетевой общественности во время московских пожаров в 2010 году и до выхода протестных настроение на улицу во время выборов 2011-2012 года. Социально-демографические характеристики российских протестующих были абсолютно те же, о которых пишет Гурри. И даже одно из образных названий протестующих Болотной совпадает с самоназваниями или журналистскими описаниями протестантов в других странах – «рассерженные горожане».
Основную роль в организации и распространении перечисленных протестных движений сыграли социальные сети, что впрочем, уже давно признанный факт. Гораздо интереснее проанализировать механизмы – как и освобождение авторства, усиленное социальными сетями, неизбежно эволюционирует, разогревается и перерабатывается в уличные протесты. Не менее важно понять, почему в одних странах протесты носят относительно мирный характер, а в других превращаются в острые вооруженные конфликты и даже гражданскую войну, как в Ливии.
Всякие концепции с единственным объяснением ущербны, социальные процессы опираются на множество факторов. Однако наиболее весомым и очевидно общим фактором для указанных протестных движений стали новые медиа. Это привычное объяснение, но оно работает гораздо продуктивнее, если под описанием «новые» понимать изменения в медиа-модели, определяющей общественное устройство. Именно эти изменения накопились и достигли критической массы в конце первого десятилетия нового века – в конце первой декады глобального распространения социальных сетей, то есть все того же освобожденного авторства.
Для оценки влияния этой перемены на общество необходимо проследить эволюцию той роли, которую играли масс-медиа в современном обществе, начиная с зарождения первых печатных газет в первом десятилетии 17 века.
Основная функция масс-медиа – устранение многообразия мнений. После изобретения Гутенберга, повысившего доступность Библии и античных текстов, освобождение чтения привело к свободе интерпретаций. Незамедлительно возникли новые религиозные, интеллектуальные, научные, политические течения, подрывающие многовековые устои. На первый взгляд, памфлеты, листовки, и потом газеты служили проводниками этих течений; так и было. Но вся эта печатная продукция, самой своей идеей массового тиражирования отобранных образцов, упорядочивала многообразие предъявляемых взглядов, сводила их к более-менее определенному набору воззрений.
Больше того, необходимость отбирать темы и новости, чтобы опубликовать их на ограниченной площади памфлетного или газетного листа, привела к тому, что появилась редакционная политика, то есть политика фильтрации и отбора, иначе говоря, сокращения многообразия. Вскоре газеты выработали особый образец восприятия мира, к сегодняшнему дню выраженный в стандартной рубричной структуре любого СМИ: «новости, политика, экономика, общество, происшествия». Огромный, сложный и усложнящийся мир, уложенный редактором в эту понятную и достаточно лаконичную структуру, редуцировался до простой и привычной повестки дня, доступной для усвоения — в современных СМИ — за пять минут пролистывания газеты или прослушивания программы новостей.
Иными словами, масс-медиа, а именно первые газеты, позволили обществу переварить возрастающую сложность и тем самым смягчили, поддержали скачок сложности, последовавший за гутенберговским освобождением чтения.
Следующей важной вехой в эволюции масс-медиа стало создание паровых приводов для печатных станков. Последующее удешевление печати привело около 1830-х годов сначала в Великобритании и потом в США к появлению pennypress– отряда дешевых изданий, предшественников таблоидов и «желтой прессы».
Эта эволюционная ветвь прессы отличалась важными характеристиками. Газеты из отряда pennypressстали дешевыми и доступными массовому читателю. Следовательно, они стали заигрывать с массовой аудиторией и поднимать интересующие ее, зачастую довольно низкие темы. Но самим обращением к этим темам массовые издания стали оппонировать элитам, способствуя демократизации общеста. Финансовая модель – сбор денег с распределенного плательщика, позволила появиться независимым редакциям. Возникла репортерская, расследовательская, watch—dog журналистика. В медиа началась конкуренция – и это была конкуренция за внимание аудитории, достигшая апогея в газетной войне Пулитцера и Херста на стыке 19-20 веков.
Следует отметить и иные процессы, происходящие параллельно в общественной жизни, а именно: развитие демократических выборных институтов, отмену имущественного ценза, расширение избирательных прав, резкий рост благосостояния, появление конвейера Форда, символизирующее индивидуализацию и одновременно типизацию массового потребления (очень похоже на периодику как тип товара), революционные процессы, становление коммунистических и затем социал-демократических идей. Именно этот период описывает Ортега-и-Гассет в конце 1920-х годов в небольшой книге с красноречивым названием «Восстание масс» (и именно к этому образу возводит Мартин Гурри название своей книги «TheRevoltofthePublic»).
Если первые газеты редуцировали сложность мира для политических и торговых элит, то pennypressи выросшие из нее массовые издания редуцировали сложность мира для массового читателя. Эволюция масс-медиа способствовала росту политических и социальных притязаний аудитории, при том что сама аудитория СМИ стремительно расширялась вниз социальной пирамиды.
Следующим звеном в этой эволюции стали радио (1920-30-е) и телевидение (1950-е), еще более сжавшие форматы создания повестки и отменившие даже потребность чтения, довольно сложной интеллектуальной операции, для восприятия мира, который еще больше усложнился. Радио, и особенно телевидение, обладают поистине чудовищным передаточным числом редукции, сводя всю сложность картины мира к порой совершенно незамысловатым образцам аттрактивности. Этой своей способностью радио и телевидение обеспечили такой скачок социальной сложности, который сделал возможной современную глобализацию и смог соединить личное восприятие massman (в терминологии Ортеги-и-Гассета) с глобальной картиной мира. Никогда прежде миллиарды простых людей во всех уголках мира не были так перекрестно и бессмысленно близки к разным событиям во всех прочих уголках мира. И этот невероятный уровень сложности коммуникативных связей стал возможен именно благодаря радио, и затем телевидению, редуцирующими сложность своими компрессионными приемами формирования повестки.
Однако потом появился совершенно новый тип медиа – Интернет, и затем – социальные сети. Переведя взаимодействие массового человека с информацией из режима потребления в режим производства, точнее, сделав пользователя медиа просьюмером (producer + consumer), новые медиа стали стремительно формировать среду вовлечения вместо привычных каналов трансляции. Это действие нанесло непоправимый ущерб редуцирующим способностям масс-медиа. Вместо упрощения картины мира, чем занимались старые медиа, новые медиа стали эту картину миру усложнять, обрушив на рядового пользователя вал никем не санкционированной информации, произведенной другими такими же рядовыми пользователями или вообще неустановленными субъектами (вместо привычных и санкционированных обществом СМИ).
Описанная эволюция масс-медиа может быть визуализирована в виде тайм-лайна для каждой страны.
Сравнительный анализ национальных особенностей эволюции масс-медиа вполне очевидно показывает несколько закономерностей:
1) Если первые газеты (газеты для элит) появились в разных странах с разницей в 100-300 лет, то новые медиа проникли во все страны практически одновременно. Иными словами, новые медиа выровняли темп медиа-эволюции во всех странах, независимо от подготовленности этих стран.
2) В некоторых странах некоторые этапы эволюции масс-медиа могут быть и вовсе пропущены. Например, в крупных колониальных странах газеты для элит появились достаточно рано, в XIX веке. Но это были экспортированные технологии — колониальные газеты. Они заменили национальные газеты для элит, которые, не возникнув в свое время, потом и вовсе не возникли, пропустив свой черед. С более поздними волнами медиа может быть еще хуже: масс-медиа там могут начинаться сразу с телевидения. Такие страны не проходят весь путь медиа-эволюции, с таким критически важным ее этапом, как газеты (сжатие повестки, политическая дискуссия). Они принимают без подготовки сразу современные формы медиа. Как правило, это страны с преобладанием традиции над модерном, что создает предпосылки для острейшего культурного конфликта между архаической трансляцией и уже захватывающей ту же аудиторию вовлекающей медиа-моделью.
3) Начиная с Интернета, появление каждой новой волны медиа происходит в сроки, которые короче поколения. Это значит, что традиционный механизм адаптации к новшествам за счет смены поколений больше не работает.
Анализ современного этапа медиа-эволюции выявляет также любопытный феномен пространственно-временного эффекта новых медиа. Одновременно происходят:
1) темпоральное сжатие прибывающих новых волн медиа (каждая медиа-эпоха все короче);
2) глобальная географическая экспансия (каждое новое медиа мгновенно приходит во все уголки мира безо всякой оглядки на их предыдущую медиа-эволюцию).
Именно эти характеристики – темпоральное сжатие и географическая экспансия – вкупе с переходом от частного потребления к частному производству информации приводят к новому качеству медиа: медиа больше не редуцируют сложность мира в восприятии пользователя, а умножают ее.
Последующий культурный шок, с одной стороны, разрушает лояльность людей трансляционному устройству общества, соблазняя их вовлечением и возможностью самовыражения (высшая ценность в пирамиде Маслоу), а с другой стороны, вызывает у людей защитный рефлекс и реакцию ресентимента. Нередко это одни и те же люди. Но в целом общество раскалывается не по политическому, классовому или экономическому, а по медийному признаку: по способности людей принять вовлекающую медиа-модель с запутанной истиной или сохранить лояльность трансляционной медиа-модели, с вручением истины санкционированным, вышестоящим инстанциям.
Это столкновение двух медиа-моделей происходит повсюду. Но общества, прошедшие длинный путь медиа-эволюции, имеют больше предпосылок для адаптации, чем общества, в которых эволюции масс-медиа началась с эпохи телевидения или даже сразу с эпохи социальных сетей. Ставший таким близким такой сложный и другом мир раздражает приверженцев трансляционной медиа-модели. Связность и открытость мира воспринимается ими как зло, а культурное наступление иного в среде новых медиа – как спланированная культурно-информационная диверсия, разрушающая традиции и идентичность. Разные общества проявляют разную остроту реакции – от политических запретов до вооруженного сопротивления. В некоторым смысле, современные экстремизм и терроризм являются платой человечества за успешные стартапы Силиконовой долины.
Подобный анализ позволяет прочертить траекторию медиаэволюции в будущее и определить следующее медиа, которое станет новым глобальным источником напряжения.
В логике редукции-усложнения, географической экспансии и темпорального сжатия, «следующей большой вещью» и новым источником напряжения может стать такое медиа, как межязыковой браузер. Это будет «незаметный переводчик», то есть интерфейс, который позволит без усилий со стороны пользователя получать информацию, произведенную на других языках.
Появлением такого всеязыкового интерфейса, вероятно, можно ожидать к началу 2020-х годов. Вместе с этим падет последний и самый надежный бастион традиционных культур – национальный язык. Национальные культуры, осредствленные моментальным и глобальным средством коммуникации, придут в прямое столкновение друг с другом. Вместе с этим на рядового пользователя обрушится уровень сложности, сопоставимый хаосом мифического вавилонского столпотворения.
Естественно, традиционные культуры, просто физически не успевающие сменить поколения, выросшие в трансляционной медиа-модели, будут сопротивляться пришествию этого глобализационного монстра. А поскольку его субъектность размыта и не очевидна, то в качестве образа врага будут найдены замещающие символические субъекты, смутно олицетворяющие новшество – а именно наиболее продвинутые в цифровом плане страны и социальные группы.
Позитивистский взгляд на историю предписывает воспринимать новое как нечто идущее на смену старому: новое должно сменить старое, то есть победить его. С точки зрения медиа-детерминизма представление о замене старого новым перестает работать при темпоральном сжатии до уровня, когда эпоха короче поколения. Теперь все эпохи сосуществуют. А поскольку в этом миксе эпох пользователем разных медиа-моделей общества является одна и та же популяция, то возникает конкуренция пищи за едока.
Это означает, что победителей в конфликте между трансляционной и вовлекающей медиа-моделью, между институциональным миром и сетевой средой, может и не быть.
Последнее подобное культурное столкновение между двумя типами общественного медиа-быта закончилось вовсе не победой одного из них, а переделом мира, точнее, вынужденным освоением новых земель. Демократизация доступа к Библии после освобождения чтения Гутенбергом привела в XV-XVI веках к возможности горизонтального, сетевого взаимодействия читателя с Библией. Этот тип отношения к Библии моментально вступил в конфронтацию со старым, институциональным прочтением Библии. Религиозные войны были кровавыми, но кто победил? «Сетевое прочтение» Библии в значительной степени было вытеснено из ойкумены, что обеспечило взрывное и успешное освоение трех относительно незанятых континентов. «Институциональное прочтение» Библии модернизировалось и сохранилось в своей вотчине.
Эта медийная аналогия позволяет предсказать глобальное нарастание не только ресентимента и экстремизма, но и миграционных процессов. Проблема заключается лишь в том, что континентов почти не осталось. Те, кто способен к обитанию в среде, созданной вовлекающей медиа-моделью, вовсе не победят приверженцев трансляционной медиа-модели, а, наоборот, будут вытеснены ими в глобальные анклавы, подготовленные к освобожденному авторству более длительным опытом медиа-эволюции. Поскольку новые медиа, в отличие от старых, неспособны смягчать нарастающую сложность мира редакторской редукцией повестки, то они приведут, на самом деле, к усилению реакции и последующему рафинированию архаики.
Андрей Мирошниченко
[1] Clay Shirky. Cognitive Surplus: Creativity and Generosity in a Connected Age. 2010. P. 191
[2] Подробнее см.: Андрей Мирошниченко. О роли дефицита и избытка в медиа и не только. Частный корреспондент. 03.06.2015. https://www.chaskor.ru/article/o_roli_defitsita_i_izbytka_v_media_i_ne_tolko_38589
[3] Andrey Miroshnichenko. Human as media. The emancipation of authorship. 2013. https://www.amazon.com/dp/B00HLT7H0E
[4] Martin Gurri. The Revolt of the Public and the Crisis of Authority in the New Millennium, 2014. Kindle edition, Kindle Locations 4717-4719.
_______________________________________________
Сборник статей к научно-практической конференции «DIGITAL-АГРЕССИЯ: ЧТО ДЕЛАТЬ И КТО ВИНОВАТ?» (Москва, РГГУ, 21 апреля 2015 г.) подготовлен и выпущен в рамках дискуссионной платформы «Новые медиа в гуманитарном образовании».
Москва 2015
Редколлегия: Корнев М. С., Макарова Н. Я., Ярных В. И.
Редактор и составитель: Максим Корнев.
Почитать сборник
Содержание
От редактора-составителя: Об этом сборнике. Максим Корнев «Digital-агрессия: что делать и кто виноват?»От редактора-составителя: Об этом сборнике. Максим Корнев «Digital-агрессия: что делать и кто виноват?»
• Амзин Александр «Мир уведомлений»
• Бережная Тина «Манипуляции общественным мнением в СМИ и соцсетях: приёмы и технологии»
• Борисенко Дарья «Медиапроповедь: журналистика мнения против журналистики факта»
• Бродецкий Андрей «О некоторых особенностях распространения агрессии в соцсетях»
• Гатов Василий «Интернет, среда, агрессия и человек»
• Градосельская Галина, Пильгун Мария «Digital-агрессия: политически активные сообщества в сети фейсбук»
• Гусейнов Гасан, Корнев Максим «»Речь и насилие»: 27 лет спустя».
• Давыдов Иван «Плохой защитник»
• Жилавская Ирина «Феномен диджитал-агрессии в контексте матрицы коммуникации»
• Загоруйко Андрей «Я только «За» здоровую агрессию в бизнесе».
• Каганов Леонид «10 заповедей Интернета»
• Калашников Михаил «Digital-агрессия и технические способы с ней бороться по опыту сообществ Sports.ru»
• Качкаева Анна «Информационная агрессия цифровой эпохи и «гибридные» войны»
• Кашин Олег «Интернет очень здорово располагает к тому, чтобы слово несло агрессию»
• Кузнецов Владимир (Пранкер Vovan222) «Некоторые соображения об агрессии»
• Лейбин Виталий «Глобальная толпа»
• Максимюк Константин «Выживут только любовники: как объединить онлайн и офлайн-практики коммуникационного агентства»
• Маршенкулова Залина «Самое ужасное – это оскал позитива в корпоративных соцсетях»
• Мирошниченко Андрей «О вине медиа»
• Мороз Оксана «Медиа как машины производства насилия: дефицитный sensemaking»
• Новокшенов Дмитрий «Промежуточные итоги речевого эксперимента под кличкой Redshon в сети Internet»
• Панчвидзе Роберто «Об агрессии в среде social media»
• Переседов Илья «Всё очень плохо и это – повод к оптимизму»
• Пуля Всеволод «Хочешь контролировать? Заставь платить! Перспективы монетизации digital-агрессии»
• Смыслова София «Неочевидные тенденции, сформировавшиеся в результате агрессии digital-среды»
• Соломатина Ольга «Творящие добро»
• Стечкин Илья «Спор с внутренним неолуддитом»
• Табернакулов Александр «Околоукраинская digital-агрессия. Казалось бы, причем здесь Цукерберг?»
• Черкасова Ирина «Механика и технологии создания успешных сетевых сообществ, основанных на пользовательском UGC-контенте на платформе LiveJournal»
• Черникова Анастасия «Агрессия в Интернете как отражение больного общества»
• Шевяков Тимофей «Куда ушли «падонки»»?
• Шекебаев Данияр «Как социальные сети разрушают медиасферу изнутри»
• Яблонский Андрей «Эволюция коммуникаций: от позитивных эмоций до агрессивного настроя»
